Крик в темноте - Оливия Нортвуд

– Все так.

– Спасибо, Джи, ты не представляешь…

– Представляю. Это никакое не одолжение. Это убьет тебя. И мне придется с этим жить.

– У меня нет выбора, Джи. – Он покачал головой, сжал флешку в кулаке, засунул руки в карманы и, не попрощавшись, направился к машине.

– Не уходи от меня. – Голос Джиа дрогнул, ему показалось, что она сейчас расплачется.

Его стальная бабочка, женщина, выплавленная из титана, с раздражающей привычкой держать руку на набедренной кобуре. Он обернулся и увидел в ее глазах поблескивающие слезы.

– Почему? Ты привыкла, что обычно все наоборот?

– Нет, я просто…

Он никогда не видел Джиа растерянной, встревоженной, напуганной. Сразу стало понятно, что содержимое флеш-карты настолько сильно повлияло на нее, что она перестала походить на саму себя. И если это случилось с ней, то что произойдет с ним? Сердце набатом стучало в груди, он почти не слышал звуков, они стихали в звенящей морозом ночи, не видел перед собой ее красивого лица с замершим страхом в глазах и в напряженных уголках губ.

– Я не хочу, чтобы ты проходил через это один.

– Но я должен, Джи. – Он коснулся ее щеки раскрытой холодной ладонью. Джиа отозвалась на прикосновение: склонила голову к плечу, прикрыла глаза и поцеловала его запястье. Он никогда не видел ее такой подавленной, такой хрупкой, нуждающейся в его прикосновениях, и никогда не прикасался к ней так: нежно, ласково, как к хрустальной вазе, как обычно прикасался к жене. – Посмотри на меня, Джи.

Джиа подняла на него взгляд. Ресницы у нее слиплись от влаги, а мигающие огоньки гирлянд из бара сверкали в глазах, как далекие звезды в ночном небе. Когда она собиралась что-то сказать, он поцеловал ее. Без подобострастного восхищения, опаляющего желания и надежды на продолжение, как целуют женщину, когда приходит время прощаться, когда поцелуй должен стать последним.

– Спасибо, Джи. За все, что было. – Он кивнул, ее рука, лежавшая у него на груди, безвольно сползла вниз, когда он отступил на шаг, развернулся и ушел.

С губ Джиа сорвался громкий стон, больше напоминавший всхлип или скулеж. Она осталась стоять в дальнем углу парковки. Когда он выезжал на дорогу, над ее машиной мигнул и зажегся фонарь.

Последние несколько месяцев он жил в одном из тех мотелей, в которых когда-то был с Джиа. Когда он вернулся из Сирии после исчезновения дочери, их отношения с женой стали напоминать вынужденное, мучительное соседство. Сначала они, казалось, стали еще ближе, чем раньше: засыпали в одной постели, завтракали вместе и занимались поисками дочери. Вернувшись, он остудил ее, унял истерику, пообещал, что они найдут ее, что все будет хорошо, хотя все внутри его твердило обратное. Она надеялась на него, позволила ему взять на себя большую часть проблем. Он говорил с полицейскими, встречался с друзьями и знакомыми дочери, просматривал их социальные сети, надеясь, что кто-нибудь твитнет о ней. Она механически выполняла свою часть работы: готовила, поддерживала порядок в доме, связывалась с прессой, чтобы попробовать осветить пропажу их дочери, и все время ходила прямо, как натянутая струна. Была в ее осанке какая-то звонкая, болезненная хрупкость, то, чего раньше он в ней не замечал. А потом она сломалась. Он нашел ее на кухне с грязными волосами и в старой ночной сорочке. Она сидела, опустив голову на руки, наклонившись над столом, и плакала, ее сигарета тлела в яичном желтке. «Я так больше не могу», – когда жена взглянула на него, он понял, что она не лжет. Он не мог понять, случилось это одномоментно или она, с тошнотворным хрустом, ломалась постепенно. Их брак начал рушиться. Он всегда думал, что несчастья сближают, и не заметил, как в череде взаимных беспочвенных обвинений, истерик и приступов отчаяния потерял еще и жену.

Он скучал по дому. По мягкой кровати, бесконечным цветным подушечкам, по вкусу еды, по запаху ее ароматических свечей и палочек. Скучал по жене, по ее веснушкам, смеющимся глазам и мягкому, податливому телу. Скучал по незримому присутствию дочери: иногда, когда не мог заснуть, он ложился в ее кровать, вдыхал запах постельного белья. В стуке дождя по крыше он слышал ее легкую поступь по деревянному полу, слышал ее смех в нежном ветерке, что врывался в открытое окно и заигрывал с тюлем.

Его дни в мотеле сопровождались иными звуками: отдаленный гул с шоссе, громкие голоса других постояльцев, скрип кроватей, кряхтение машины для льда и автомата со сладостями и газировкой. В маленьком изолированном номере, за закрытой дверью он особенно остро чувствовал одиночество, особенно по ночам. Но этой ночью он не собирался спать. Мужчина взял два стакана крепкого кофе на заправке, сел за стол и вставил флеш-карту во включенный ноутбук.

Видеозапись началась статично. На экране появилась расфокусированная картинка: нежилое помещение без окон и дверей, бетонные стены, стеллажи с инструментами, стол по центру кадра.

Он почувствовал неприятное покалывание в груди и тяжесть в желудке, когда на экране его ноутбука появился мужчина с закрытым балаклавой лицом, одетый в белую рубашку и темные брюки. Мужчина настроил фокус камеры, и затем, после очевидной склейки, картинка сменилась. Он дернул шеей из стороны в сторону, увидев на столе обнаженную девушку с рыжими волосами и веснушками на плечах. Она лежала, отвернувшись от камеры, и, насколько он мог видеть, была без сознания. Не мертва, просто в отключке: ее грудь медленно вздымалась от слабого, поверхностного дыхания.

На его глазах выступили слезы, когда в кадре появился мужчина, подтащил ее за бедра к краю и раздвинул ей ноги.

Он подозревал, что увидит на пленке, он думал, что готов: положил перед собой блокнот и ручку, чтобы записывать все, что покажется важным. Но как к такому вообще можно быть готовым? Почему он вообще решил, что сможет это выдержать? И кто бы смог смотреть, как насилуют его дочь? План с самого начала был провальным. Он отодвинулся от стола – стул скрипнул по полу металлическими ножками – и встал, схватившись за голову. Он все еще слышал звуки, но никто не смог бы заставить его продолжать смотреть. Кроме него самого.

Походив кругами по номеру, он снова сел за стол и зажал рот рукой. Она пришла в себя, и ее безвольное лицо развернулось к камере. В кадре появился еще один мужчина. Он откинул волосы с ее лица, а затем взял камеру и пошел ближе, и запись стала динамичной, отчего его замутило еще сильнее. Он