Первый день смерти - Карина Тихонова

Ванька поднялся на ноги и тут же пошатнулся. Дуня схватила его под локоть, испуганно заглянула в лицо:

– Что с тобой?

Ванька помотал ладонью.

– Все нормально.

– Присмотри за ним, – шепнула я Дуне. Она кивнула, и я бегом устремилась по коридору вслед за Севкой.

Через сорок минут охрана гостиницы обшаривала коридоры и подсобные помещения.

Администрация выслушала наш рассказ с недоверием, но все же приняла меры для обеспечения безопасности гостей. В частности, охранникам на входе было приказано пускать в гостиницу только постояльцев.

Мы сидели в холле и молчали. Помощь, предложенную в самом начале, охранники отвергли в довольно грубой форме: нам просто велели не мешаться под ногами.

– Может, позавтракаем? – спросил Севка. – Силы еще понадобятся.

Я взяла Ванькину руку, осторожно пожала безвольную ладонь. Меня беспокоило состояние приятеля. Он непрерывно дрожал, его губы из синих превратились в белые.

– Ванечка, давай позавтракаем, – предложила я.

Ванька молча потряс головой. Его лихорадило все сильней.

– Ну, хотя бы чаю выпьем... – начала я, но не договорила.

Из-за двери, ведущей в служебные помещения, раздался дикий визг, переходящий в ультразвук. На секунду мы оцепенели.

Первым опомнился Севка. Взметнулся над диваном, бросился на крик. Следом побежала я.

Мы распахнули дверь с надписью «Служебный вход» и побежали по длинной ковровой дорожке. Перед полуоткрытой дверью с табличкой «Реквизит» Севка притормозил. Крик несся оттуда. Севка оглянулся на меня и толкнул дверь ногой. Нашим глазам открылось странное зрелище.

На полу, заваленном карнавальными костюмами, сидела милая девушка Анечка с перекошенным от ужаса лицом. Тушь, потекшая по щекам, превращала лицо в уродливую гротескную маску, широко раскрытый рот казался кривым.

Севка взял костюмершу за плечо и сильно встряхнул. Анечка повалилась набок и осталась лежать в неудобной позе, приклеившись взглядом к чему-то, находившемуся за моей спиной. Я невольно обернулась.

В углу стоял диван, на котором были в беспорядке разбросаны нижние юбки. Присмотревшись, я заметила, что из-под них выглядывают носки знакомых туфель. Их Маринка надела вчера вечером, перед карнавалом.

Тут я наконец осознала, что беспорядочная груда юбок и оборок вовсе не была такой уж беспорядочной. Я увидела бледную руку, свесившуюся с дивана, сведенные судорогой пальцы... Рука была испачкана чем-то красным. Испачкан был лиф платья с глубоким декольте. Под левой грудью пятно расплылось особенно сильно. Кровь? Неужели кровь? Не может быть!

Я подошла ближе и увидела белое Маринкино лицо. Глаза подруги были закрыты, из уголка рта брала начало высохшая красная струйка. Рядом с диваном лежал кусочек картона с короткой надписью, отпечатанной на машинке: «Первый день смерти».

Я уронила бумажку на пол и, как лунатик, двинулась к дивану. Бред!..

Меня перехватила твердая Севкина рука.

– Не подходи.

– Нужно помочь, – возразила я совершенно спокойно. – Ты же видишь: Маринка ранена.

Севка заглянул мне в глаза.

– Нет, – сказал он. – Она не ранена. Она убита.

За спиной раздался судорожный вздох. Я обернулась и увидела Дуню. Она смотрела на диван не отрываясь, и безумие, светившееся в ее глазах, казалось зеркальным отражением моего взгляда.

– Надо вызвать милицию, – сказал Севка, подхватил нас под руки, потащил к выходу. Мы шли, не сопротивляясь. Только все время оглядывались, словно ожидали, что Маринка встанет и пойдет за нами. Шок в чистом виде.

На пороге лежал Ванька. Его губы были синего цвета, тело изгибалось и билось в мучительных рваных судорогах. Севка рванулся к нему, приподнял Ванькину голову, уложил к себе на колено и отчаянно выкрикнул:

– Ложку! Дайте ложку, иначе он задохнется!

Дунька вдруг закатила глаза под лоб и повалилась на ковровую дорожку. А я бросилась назад, в комнату, схватила со стола чайную ложку и протянула ее Севке. Тот с усилием разжал Ванькины зубы, сунул ложку в рот, придержал бьющееся тело. Ванька судорожно дернулся в последний раз и затих.

– Все в порядке, Улька! – выдохнул Севка. – Ванька дышит.

Я огляделась.

Комната напоминала поле битвы. На диване лежала Маринка. На полу друг возле друга неподвижно распростерлись Дуня с Анечкой, неотличимые от трупов. Только глаза у Анечки, в отличие от Дуни, были широко открыты. На ковровой коридорной дорожке замер притихший Ванька, Сева поддерживал его голову.

Я осмотрелась и вдруг рассмеялась. Я понимала, что это истерика, но ничего не могла с собой поделать. Меня толкали неизвестно откуда взявшиеся люди. Они что-то говорили, приказывали, спрашивали, а я не могла ничего ответить. Я даже не могла понять, чего они от меня хотят. Просто хохотала до тех пор, пока чья-то грубая спасительная ладонь не дала мне оглушительную пощечину.

Из глаз брызнули слезы, и я наконец перестала смеяться...

За кадром

Гомер внимательно слушал разговор. Правильней было бы назвать его допросом, но следователь сделал скидку на состояние молодых людей. Расспросил их так деликатно, как только это было возможно. Занемогшего Сизова беспокоить не стал.

Кстати о Сизове... Неужели у парня эпилепсия? В досье об этом ничего не сказано! Гомер здорово перепугался, когда добродушный тюфяк по имени Ваня свалился на пол и забился в судорогах. Еще немного, и он мог умереть от удушья. В планы компании это не входило.

К счастью, его приятель оказался на высоте и сообразил, что нужно делать. Сизову вкатили хорошую дозу успокоительного и уложили в кровать. На этот раз обошлось.

Гомер слушал разговор следователя с детишками и хмурился все сильней. Ему перестала нравиться вся эта затея, потому что силы выглядели неравными: пятеро... нет, теперь уже четверо лабораторных мышек против мощной команды взрослых экспериментаторов. Разве у них есть шанс на выживание?

Гомер вздохнул, снял наушники и привычно забросил в рот валидол. Один из парней, дежуривших возле монитора, покосился на старую развалину, но сохранил благоразумное молчание.

Следователь закончил разговор, вышел из гостиницы и огляделся. Быстрым шагом преодолел расстояние от ворот гостиницы до «Газели», припаркованной неподалеку, открыл дверь и с трудом втиснулся внутрь. Вот уж поистине Геракл.

– Ну, как? – спросил он Гомера, тяжело отдуваясь.

– Блеск! – отозвался Гомер. Валидол немного успокоил больное сердце, оставил во рту крепкий мятный морозец. Но настроение было поганым.

Геракл вытер лоб. При такой комплекции зимой можно ходить раздетым.

– По-моему, я их хорошо припугнул.

– Да, – согласился Гомер. – Очень хорошо. Кстати, эта история с маньяком, которую вы им скормили – правда?

Геракл кивнул.

– Чистая правда. Был у нас такой