Тайны дубовой аллеи - Дж. В. Фелл
Они были отвратительны. На них неприятно было смотреть, еще хуже – сознавать, что вся эта пакость еще недавно гнездилась у тебя внутри. Но на войне он видел и похуже.
Вскоре ведьма ушла вместе со своей опасной ношей, за ней потянулись остальные, и Веттели остался наедине с собой – первый раз в своей новой жизни. Лежал в полутемной комнатке, глядел в потолок и мучил себя воспоминаниями о жизни прошлой, постепенно осознавая всю ее несуразность.
Получалось, что с того момента, как капитан Веттели, пошатываясь, покинул борт парохода «Королева Матильда» и растворился в вечном баргейтском тумане, он – лучший разведчик 27-го Королевского полка – будто разума лишился, превратился в безвольного и неприкаянного идиота-сироту. Вел себя глупее не придумаешь!
За примерами далеко ходить не нужно. Зачем вообще было оставаться в этом грешном Баргейте, успевшем за несколько месяцев стать ненавистным до дрожи? Еще в Такхемете на его имя пришел чуть не десяток писем с приглашениями: старые друзья отца и родители погибших друзей желали принять его в своем доме. Он не воспользовался ни одним, и не в гордости дело – просто забыл. Аккуратно перевязал ленточкой, сложил в мешок – они и теперь там лежат.
Ладно. Допустим, не захотел бы он ими воспользоваться осознанно – могло и такое быть, прежний, настоящий капитан Веттели привык решать свои проблемы самостоятельно. Почему он сразу не стал хлопотать о поступлении в университет? Сроки позволяли, экзаменационные баллы позволяли, что же касается платы за обучение… Да, отец был полностью разорен, никакого наследства сыну не оставил. Но ведь у всех без исключения людей родителей всегда двое! И кроме родни по отцовской линии есть родня по линии материнской. Года не прошло после смерти отца – лейтенант Веттели получил новое траурное известие, тоже не особенно его огорчившее: в Блэккерли, графство Кершир, скончался сэр Мортимер Айронсайд, эсквайр… Он почти не знал этого человека, но был его единственным наследником.
Дедово имение считалось небольшим, доход приносило скромный, но на оплату обучения хватило бы. А не захотелось учиться – мог поехать в Блэккерли, вести скромную жизнь сельского сквайра. Все лучше, чем пропадать в чужом и враждебном Баргейте от голода, безысходности и тоски.
Короче говоря, возможностей достойно устроиться в мирной жизни было полно, а он вместо этого с тупым упрямством обивал пороги государственных учреждений в надежде на какие-то ветеранские пособия и льготы. Двадцать один год – хорош ветеран! Ох, стыд, ох, позорище… Ведь, если бы не случайная встреча с его добрым гением Токслеем, он так и умер бы одинокий в тумане большого города. Это он-то, выживший в девственных джунглях и раскаленных песках! Рассказать кому из сослуживцев – не поверят! Стыдно, как стыдно…
– Мальчик, прекрати немедленно себя изводить! – вдруг ясно и отчетливо прозвучал голос мисс Брэннстоун. Нет, не в комнате прозвучал – прямо в голове. Неужели он вдобавок ко всему безмолвно орал о своих бедах на весь Гринторп? Только этого не хватало!
– Вот именно – на весь Гринторп, лучше и не скажешь! Я уже полчаса пытаюсь отвлечься от твоих громогласных страданий, но не могу сосредоточиться ни на чем полезном, а твоя подруга Гвиневра сидит у меня в лаборатории на банке с квасцами и рыдает в бумажную салфетку.
– Простите, Агата, я не знал, что так громко!
– Не переживай, тебя так далеко слышно, только если ты особенно расстроен. В отличие, к примеру, от того же Огастеса Гаффина, который на безмолвной речи сочиняет свои неудобоваримые вирши, и окружающим приходится часами выслушивать его вдохновенное бормотание.
– Вот как? – Сравнение с гринторпским поэтом Веттели несколько утешило и даже развеселило. Ведьма это немедленно отметила.
– Что, легче стало? Вот и молодец. Поверь, нет никакого смысла упрекать себя в том, в чем нет твоей вины. Ты был проклят, забыл? «Кровь черных песков» тогда еще не набрала свою силу, но проклятие, перешедшее с твоего отца, уже действовало. Глупости ты творил именно под его влиянием.
Проклятие проклятием, но ведь какое-то количество разума у него все-таки сохранялось! Как же он мог пустить на самотек дело об убийствах, в которых оказался замешан по уши? Почему с первого же дня не предпринял самостоятельного расследования, все чего-то ждал и откладывал? Тем более что некоторый опыт в подобных делах у него уже имелся. Как почти всякому офицеру, исключая редких счастливчиков, не раз и не два приходилось проводить дознания по поводу тех безобразий, что творили его солдаты, измученные жарой до потери человеческого облика. Всякое случалось: пьяные драки со смертельным исходом, кражи, растраты, мародерство, дезертирство, самострелы, предательства… Конечно, он был очень далек от того, чтобы считаться мастером сыска, но Поттинджер от этого, судя по всему, находился еще дальше. Надо было не надеяться на полицию, а сразу брать ситуацию в свои руки.
…Впрочем, лучше поздно, чем никогда.
Зато теперь у него имеется такое неопровержимое алиби, что лучше и не придумаешь: лежал, можно сказать, трупом под неусыпным наблюдением нескольких человек. О! Между прочим, теперь все они – и Агата, и Саргасс, и, самое главное, Эмили – тоже обеспечены алиби.
А преступник о его состоянии не знал. Иначе пропустил бы последний понедельник – и готово: вина лорда Анстетта практически доказана и тут же списана на проклятие.
Кстати, не в этом ли суть? Не потому ли убийца решил подставить именно его? Знал, что одному только капитану Веттели за чужие убийства не грозит виселица, и проявил, так сказать, человеколюбие. Вот только кто в школе мог это знать? Кто, кроме ведьмы и феи, мог знать о проклятиях? Мистер Коулман, больше некому. Зачем ему это – другой вопрос. Чтобы гоблин убил человека, да еще таким грубым, примитивным способом, – подобного история королевства, кажется, еще не знала.
…В любом случае и он сам, и близкие ему люди теперь вне подозрений. Теперь это для него дело принципа и вопрос чести. И действовать надо быстро – следующий понедельник уже не за горами.
Проснувшись поздним утром, Веттели обнаружил, что за окном сквозь прореху в тучках мягко светит белое зимнее солнце, с неба падают редкие, зато очень крупные снежинки, и в свежем сугробе самозабвенно, со счастливым визгом возится Вергилий, фокстерьер латиниста Лэрда.
У Эмили нашлось свободных полчаса, и на прогулку они вышли вдвоем.
День был прекрасным,
