Солнечный ожог - Сабин Дюран
«Истинный мошенник не заставляет никого ничего делать, – говаривал он. – Мы не крадем. Они сами отдают».
Никто и никогда не уделял мне столько внимания. Я жила на планете «Шон» и жаждала его одобрения. Он меня оберегал. Если объект проявлял чрезмерную бдительность, он вытаскивал его на улицу, а в тот единственный раз, когда меня забрали в полицию за магазинную кражу, он приехал в участок и уже через час вытащил меня оттуда. Он мог быть строгим. Однажды я назвала его настоящим именем в присутствии полного автобуса туристов, и он в наказание побрил мне голову. Потом принес мне головной платок – красивый, из набивной ткани, – и с нежностью продемонстрировал мне, как его завязывать.
«Пригодится, – сказал он. – Ты приходишь в себя после химиотерапии. Завтра мы попробуем разыграть сюжет «Испанского узника» и собрать деньги на дальнейшее лечение. Научишься чему-то новому».
И он действительно учил меня. Я работала все лучше, оттачивала мастерство. В Барселоне я нашла нам клиентов. В Марракеше создала наш маленький бутафорский магазинчик. Наши отношения стали более равноправными. К тому времени, как мы прибыли во Францию, я убедила его выделить мне долю – двадцать процентов от заработанных денег, которые он хранил на отдельном банковском счете. Должно было стать легче, но не стало. Мы начали обманывать друг друга – по мелочи, но подленько. Он затаил на меня обиду.
Он ненавидел других людей. В конечном счете, в этом было все дело. И мне становилось все сложнее не обращать на это внимания.
* * *
Я плохо спала – лежа без сна, часами напрягала слух, пытаясь уловить движение в соседней комнате, реагируя на малейший скрип пружин кровати Шона. Может, и он прислушивался ко мне. Я покашливала, еще не оправившись до конца от легочной инфекции. Когда я все-таки уснула, мне снилось такое, что я предпочла бы не видеть. Разрозненные кадры: Шон рвет паспорт и бросает клочки в унитаз, на манжетах его белой рубашки кровь. В вестибюле мимо нас проходит в слезах девушка-экскурсовод: в ее комнату вломились и все вынесли. Взломщик оставил «подарок» у нее в кровати.
«Кто мог такое сотворить? – всхлипывала она. – Что за чудовище?»
Я проснулась вся в поту. Шторы были по-прежнему задвинуты, но в помещении было светло. Дверь между нашими комнатами была раскрыта настежь – на ковре лежал прямоугольник света. Постель Шона была пуста.
Наверное, пошел завтракать. К Раулю. Он был человеком привычки.
Я оделась, тщательно подбирая гардероб, – джинсовые шорты и короткая маечка поверх черного бикини, – и сделала такую же прическу, как у Лулу, собрав волосы в свободный пучок и прихватив их заколкой из черепашьего панциря, позаимствованной с ее шезлонга. Сейф был заперт, поэтому я не могла взять поддельные удостоверения личности или украшения, но мне они сегодня были без надобности. Я прошлась по комнате, мысленно сверяясь со своим списком. Первое правило: держи при себе все, кроме одежды, не оставляй ничего (будь то имущество или любовь), с чем не сможешь расстаться без сожаления. Ванная, гардероб, под кроватью, комод. Твои глаза начинают воспринимать вещи как фон – запросто можно что-то забыть. У меня такое было в Джодхпуре. Я оставила голубую футболку, принадлежавшую моей сестре, висеть на двери в ванной. И, разумеется, когда мы уехали, я не смогла связаться с отелем и попросить выслать ее мне. Такие ошибки не забываются.
На ресепшене дежурил темноволосый мужчина, которого я прежде не видела. С натянутой улыбкой, повернув голову немного в сторону, я быстро пошла к выходу. Я уже взялась рукой за перила, и тут он окликнул меня:
– Мадемуазель. Извините…
Я медленно повернулась. Он тер ладони друг о друга, словно втирая в них крем. Бейджик на лацкане его пиджака гласил, что его фамилия Клеман.
– Кран на вашей раковине, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Который капает. Приношу извинения за доставленные неудобства. Коллега передал мне информацию. Кто-то из персонала подойдет сегодня утром в ваш номер и взглянет на него.
Кивком он указал на лестницу, и я поняла, что дело не только в прическе. Я и глаза подвела черными стрелками, как она, в стиле «кошачий глаз». Я теперь довольно сносно говорю по-французски: тусовки с парижанами в Керале не прошли даром, не говоря уже о шести месяцах, проведенных в Марокко. Но я не видела смысла напрягаться и объяснять это ему.
– Хорошо, – сказала я. – Спасибо.
Меня не удивило, что она нашла к чему придраться.
На узкой улочке было жарко. Резиновые подошвы моих парусиновых туфель при ходьбе хлопали меня по пяткам. Навстречу мне шло французское семейство, их младшего ребенка было почти не видно за надувным розовым фламинго. Воздух был насыщен запахами кофе, соли и дизельного топлива, а еще чего-то неуловимо пикантного. Возле пивной в стеклянной клетке стройными рядами крутились на вертелах бледные куры.
Я пересекла дорогу и подошла к бару «У Рауля». За столами сидело лишь несколько человек – молодая влюбленная парочка да одинокий мужчина с ноутбуком. Странно, но Шона нигде не было. Я не стала заходить внутрь, вместо этого прошла по тенистой дорожке к пляжу.
Он был уже наполовину заполнен пожилыми парами на оранжевых и белых шезлонгах, молодыми семьями на цветастых полотенцах и ползающими вокруг голенькими младенцами в панамках. Какая-то женщина неуклюже балансировала на сапборде; чуть дальше от берега из воды торчали головы купающихся, покачиваясь вверх-вниз на волнах, словно тюлени. Низко над водой парили чайки. Вода сегодня поражала своей синевой: было видно, как за желтыми буйками – там, где пологое песчаное дно уступает место камням, – бирюзовый цвет переходит в темно-синий. Я вчера плавала туда и заглядывала в мутные глубины, ощерившиеся острыми выступами, где в темноте сновали рыбы и тянулись вверх кожистые водоросли.
Сухой песок приятно шуршал под ногами, солнце пригревало щеку, но с моря дул свежий ветерок. Эта смесь тепла и прохлады пробудила во мне воспоминания о первом месяце жизни в доме семьи Ормород в Гастингсе: мне вспомнился их домик рядом с широким заливом и тропинка
