Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Цорн бессмысленно простонал что-то и закатил глаза. Марцель безжалостно встряхнул его, не позволяя сползти в беспамятство, и повторил вопрос. «Яблоки», — вдруг сказал Цорн неожиданно ясным голосом. — Чего? — Марцель опешил. — Она всегда возвращается в город. Отец писал это. Так же громко и стеклянно продолжил Цорн. — Самое первое.
Если убить ее, то проклятие спадет. В сказках всегда так. Убить причину, убить злую ведьму. Ведьмы пахнут яблоками. Марцель бы, наверное, спросил о чем-нибудь еще, но тут рухнула стена. А за ней был огонь. — Как? — выдохнул Марцель, чувствуя, как сквозь пелену долгой бесчувственности пробивается чистый ужас. Все западное крыло дома, как корова, языком слезало.
Жар шел такой, что глаза слезились. — Ты же не можешь сжечь то, что не видишь, сволочь! Цорн то ли раскашлялся, то ли рассмеялся, и вдруг начал кричать. Громко, на пределе старческих легких, со зверинными подвываниями. В голове у него творилось что-то жуткое, ни одной цельной мысли, только пламя, адская боль и медленно рассыпающийся карточный домик. А настоящая крыша уже трещала, и падали на пол обгорелые куски, а шкаф за кроватью шатался так, будто его раскачивали, и хлопала верхняя дверца, из-под которой свесилось что-то длинное и белое.
Марцель отпрянул и сверзался с кровати, овдирая локти. Огонь пожирал комнату. Пол начал прогибаться, как живой, и снизу тоже шел убийственный жар, а ноги подламывались и проскальзывали по ковру, словно под каждую коленку вогнали по целому шприцу редокаина, и в глазах плыли золотые пятна.
«Нет, нет, нет», — как заведенный барматал Марцель, спиной отползая к окну, не в силах отвести взгляд от огненного кошмара в трех метрах впереди. «Не хочу, не так, не рядом с этим». От мысли, что он сдохнет в одной комнате со свихнувшим сапирокинетиком, в кислом запахе старческого пота и нестиранного белья, у Марцеля горло подкатила тошнота. Ковер под ногами сбился в складки, содранную кожу на ладонях соднила, и сухой раскаленный воздух царапал растрескавшиеся губы.
«Я ведь, правда, здесь сдохну», — с легким и каким-то спокойным удивлением прошептал Марцель. «Никто не придет, никто не придет». Шкаф все-таки рухнул, вперед, погребая цорна под ворохом обломков и пылающих тряпок. Марцель сделал отчаянный рывок и уперся спиной в стену. От окна над головой слабо тянуло прохладой. — Никто не придет. Я сдохну тут один. Я действительно…
Обдирая ногти до мяса, Марцель подтянулся к подоконнику, потянул створки раз, другой, пока они не разошлись в стороны, и перевалился через грязную доску вниз, смахнув заодно горшок с засохшей геранью, а внизу под окном были кусты, и что-то ткнулось в бок, ошеломляюще больно, до белых искр перед глазами.
Марцель сам не понял, как сумел проползти еще метр, два, три, целых четыре метра перед тем, как позади что-то жутко грохнуло, и со всех сторон посыпались горячие тлеющие обломки, а ноги страшной тяжести вдавило в землю. Он рванулся раз, другой, и обмяк, утыкаясь лицом в согнутую руку. Подыхать было жалко и жутко.
Марцель прикусил запястье до боли и зажмурился. Где-то далеко улья реки трепала за ушами томных пушистых кошек с умными глазами и улыбалась. Шелтон на арендованном седане ехал по дороге на Коблендс и всматривался в дождливую темноту. Может, он даже хотел вернуться через пару дней и забрать напарника и пока не знал, что уже слишком поздно. Наверное, он узнает об этом на следующий день, прочитав в газете о пожаре в Хафельберге, устало потрет виски, а потом обратится в банк и заблокирует счет Марцеля.
Или просто сотрет данные о напарнике. Он это умеет, вплоть до медицинской страховки на фальшивое имя. А потом уедет разбираться с Блау, или искать Нуаштайна, или все вместе. Но сюда он не вернется. Когда Мартель подумал об этом, то накатило такое облегчение, что даже боль в придавленных обожженных ногах притупилась, и тягучая пульсация в правом боку почти затихла.
Шелтон сюда не вернется, и не придется извиняться перед ним за идиотское поведение. Шелтону ведь плевать, он просто перевернет эту страницу и никогда не увидит обгорелый труп напарника. А горелые трупы всегда уродливые и жалкие. Я всего лишь исчезну. Марцель выдохнул, стараясь расслабиться, и начал вспоминать. Ничего конкретно, ни сцены из прошлого, ни разговоры, ни лица, только звук и ощущения.
Грохот волн и холодный, соленый воздух, пахнущий йодом. Вода пребывает со всех сторон, захватывает и утягивает на глубину, в бесконечно прекрасную, непознаваемо сложную, гулкую темноту, пока давление не распыляет его на молекулы, превращая в часть этой воды и тьмы. Если бы Марцель мог выбрать способ, то умер бы так, растворившись в чужом разуме.
Иллюзия самовнушения была такой полной, что он даже почувствовал океаническую прохладу, вдохнул, улыбнулся и позволил себе исчезнуть.
Ты настолько хотел сдохнуть, придурок?
Да, — ответил Марцель, и только потом осознал, что он может говорить, может говорить, и дышать, и жить, видеть тоже мог, в оранжевых сполохах догорающего пожарища, в слепящей белых потоках света автомобильных фар. С неба низвергался дождь, сплошной стеной, и все болело, и было ужасно холодно, и Мартир лежал на чем-то теплом и живом, и его гладили по голой спине, бережно и настойчиво.
— Почему? — Голос был Шелтона, и интонации, и даже запах, но Марцель так и не мог поверить. — Потому что я придурок! — он закрыл глаза и потерся щекой о совершенно мокрый кашемировый свитер. — Ты же сам сказал. Настоящий, едва ли не осязаемый океан грохотал вокруг, окатывал солеными брызгами и вымывал из разума сладковато-гнилостный привкус безумия.
Где-то рядом догорал дом цорна и тянуло гарью, но это было уже неважно. — Тебя только выпусти из виду, тут же образуется гора проблем. Странным хриплым голосом ответил Шелтон и замолчал. Марцель поёрзал немного и спросил то, что хотел узнать с самого начала. — Зачем вернулся?
За тобой. — Очень смешно. Обделаться можно. А серьёзно? Марцель чувствовал, что начинает захлёбываться истерическим смехом, но успокоиться никак не мог. Дыхание безнадёжно сбилось. — Ты же, наконец, освободился, избавился, да? От балласта, от психа. Я же всегда знал, что тебе надоест, что это всё временно, пока я тихий и удобный.
А сейчас одни проблемы. И лучше сдохнуть с пользой, чем свихнуться. — Марцель. Шелтон умел заставить его заткнуться одним словом, одним именем. — Посмотри на меня. Стратег уперся ладонями ему в плечи и легко заставил привстать. Марцель инстинктивно открыл глаза и увидел наконец лицо напарника.
Бледное, заляпанное грязью и сажей. — Смотрю. Голос охрип окончательно. — Я никуда не уезжал, — тихо произнес Шелтон, не отводя взгляда, и глаза у него были сумасшедшие и потерянные. Конечно, я знаю твои страхи и использую их, чтобы тобой управлять, но постоянно лажаю, потому что ты не управляем.
Когда ты сбежал, я отнес чемоданы в машину и отправился искать тебя на улице, чтобы сразу поймать и усыпить, вывести из этого чертова города в безопасное место и уже там думать, как решать проблему пирокинетика и Ноаштайна. Не имею понятия, где мы разминулись, но когда я вернулся, то нашел только твою трогательную записку. Знаешь, у меня тогда появилось ощущение, что я тебя только что убил собственными руками.
Это было достаточно больно. Ч-чего? Крыша у меня все-таки поехала. Точно. Вряд ли я сам бы успел сюда добраться, даже на машине, потому что дороге развезло. Но, к счастью, не только я оказался заинтересован в том, чтобы ты выжил. Шелтон с кривой улыбкой поднял руку, запустил Марцеле вспутанные волосы на затылке и слегка потянул.
Ты правда идиот, если настолько уверен в своей ненужности и ничтожности, и я не знаю, что с этим делать. Мне действительно нужны были рычаги давления на тебя, пусть даже такие жесткие, иначе мы оба под откос полетим. Но я и думать не мог, что твои внутренние монстры разрастутся настолько, что сожрут нас обоих. Стратегия не работает там, где задействованы эмоциональные привязанности. Это аксиома. Наверное, я тоже идиот. Уголки губ у него снова болезненно дернулись.
Может, стоило попытаться немного больше тебе доверять, Марцель? Ты меня называешь по имени? Разумеется. Если ты помнишь, это
