Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

Я сделала несколько шагов назад. Моя помощь здесь уже без надобности. С кем из семьи Двинских может быть спокойнее, чем с Алекс? Алекс, с ее стальным характером и взглядом, как бритва.

* * *

— Надо съездить в ту больницу.

Мы сидели с Костей в машине на обочине шоссе. Я смотрела на его идеальный профиль, он — вперед, явно не видя окружающего пейзажа. Молодая вдова стала казаться любопытнейшей темой для исследования.

— В «Ренессанс»? — уточнила я.

— Ну а в какую еще.

— А толку? Никаких справок они не дают.

— Это сотрудники на рецепции. И врачи с хорошим жалованьем. Но есть еще няньки, санитары. Те, кому зарплата позволяет рисковать работой.

— Хочешь подкупить весь младший персонал?

Костя со сладострастием отодрал с мясом заусенец, облизнул выступившую каплю крови. Я отвернулась. Все в этой семье неврастеники. Все.

— Поехали. — Он завел мотор. — Всех не подкупим. Но что-то да выясним.

Я пожала плечами. Меня всегда пленяла эта уверенность красивых людей в успехе. Несомненно, удача улыбается им чаще, чем бедным уродам. Какой смысл, лениво думалось мне, устраивать революции, если на следующий же день после мужчина с таким лицом, как у моего попутчика, получит от жизни больше бонусов, чем женщина с такой физиономией, как моя?

В мгновенно очарованных в клинике «Ренессанс» мне уже виделась медсестра с неудавшейся личной судьбой. Но я ошиблась. Проведя рядом с клиникой полчаса, Костя вернулся к машине с длинным пастозным парнем лет двадцати. Пряча полученную купюру (все-таки мой полубратец не понадеялся исключительно на силу своего обаяния), парень сообщил, что сам он появился здесь только в мае. Зато знаком с записным больничным стукачом — тихим шизиком, племянником какого-то чинуши из мэрии, что проводит в «Ренессансе» в среднем половину своей незначительной жизни. Его как раз и можно было допросить, передав в награду всего-то пачку сигарет (больше больному не спрятать). План был таков: мы скидываем пастозному на мобилу фотографию Вали. Санитар ознакомит с ней шизика и подведет его к окружающей больничный парк ограде. А тот, ежели узнает девушку, ответит на все наши вопросы. Готовьте сиги, господа.

— Разговаривать будешь ты. — Костя протянул мне пачку «Парламента».

— Чего это? — подозрительно сощурилась я. — Полагаешь, я псих и он псих? Запросто найдем общий язык?

Костя удивленно на меня воззрился.

— Господи, у тебя и правда мозги набекрень. Нет. Ты — женщина. Преподаватель. Вас же учили там какой-нибудь психологии?

— Какую-нибудь — преподавали, — мрачно согласилась я. Все-таки комплексы выдают себя в самый неподходящий момент.

— Плюс ты лучше знаешь Валю. Сможешь задать по ходу дела уточняющие вопросы.

Я кивнула. В конце концов, кроме вышеизложенных аргументов оставался основной — как ни крути, это он платил мне за сбор информации, а не наоборот. Плюс была еще некоторая часть этой информации — антидепрессанты, на которых сидела его молодая мачеха. И я пока решила Костю в нее не посвящать.

Но все оказалось чуть сложнее. Во-первых, вокруг больницы возвели двухметровую железобетонную стену: человека за ней было не видно, что усложняло и без того непростой диалог. Во-вторых, за моей спиной находилась оживленная улица. Значит, и услышать что бы то ни было становилось проблематичным.

— Здравствуйте, — начала я.

— Я ее знаю! — выкрикнул с той стороны взволнованный голос. — Хорошая очень. Красивая. Валентина.

— Да, это она, — я замялась. — Вы с ней общались? В курсе, почему она попала в больницу?

— Нервный срыв. — Невидимый тихий шизик хихикнул. — У нас тут у всех. Но по разным причинам.

— Я как раз хотела узнать причину… — начала я.

— О! Это врачебная тайна. Мало ли какое горе! — строго крикнули мне. — Мы о таком тут не спрашиваем. — Голос стал тише. Я чуть не прижималась ухом к забору.

— Ясно, — только и ответила я. Внутри этих стен есть понятия такта, что естественно.

Тем временем мой собеседник очевидно испугался, что останется без сигарет.

— Но она была с синяком! Большим, вздутым!

— Гематома?

— Ну да. На затылке! И ухо тоже опухшее. И подбородок чуть-чуть поцарапан. И плакала. Постоянно плакала. А потом ее папаша приехал.

— Папаша? Михаил Гаврилович?

— Да он мне не представился. Но солидный такой. Высокий. Носатый.

Я кивнула: это явно был Двинский.

— Гулять ее повел. Она его просила-просила, так просила…

— О чем?

— А я что, слышал? А потом и вообще — на колени перед ним опустилась.

— А он?

— А он ее поднял. И все. Увез.

— И больше она не приезжала?

— Не приезжала, нет.

Что, черт возьми, происходило в этом доме?

— Эй, дамочка! Сиги-то будут?

— Да, простите. — Я размахнулась и неловко перебросила пачку через забор.

— Благодарствуйте, — раздалось оттуда.

Глава 16

Литсекретарь. Лето

«Ты сам не знаешь, что желает сердце, Ты сам не знаешь, что творит рука, Ты сам не знаешь, что ты есть и будешь» [4], — говорил один древний грек. Я и правда представить себе не могла, кем стану в семействе Двинских, но вот чего желало мое сердце — тут все было однозначно. Я хотела попасть в ту жизнь, что текла рядом с ним. И потому сделала очередной шаг в этом направлении — зашла в кафе, где он сидел в самом дальнем углу. А перед ним стоял десерт — пломбир, облитый шоколадом и посыпанный ореховой крошкой. У Двинского был вид счастливого мальчишки: двигались в такт опускаемой в мороженое ложки брови, он блаженно прикрывал глаза и чуть ли не урчал. Остановившись в дверях, я несколько минут просто наблюдала за ним. Незнакомцем с родными чертами. Он написал мне пару дней назад, похвалив стихи, и предложил встретиться. Можно было прямо сейчас подойти и спросить — знал ли он, что у него имеется еще один ребенок? Дочь? И если ответ окажется положительным, задать следующий вопрос, уже себе: смогу ли я когда-либо его простить? Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: я не хочу знать ответа. Просто потому, что пока не смогу его вынести. Я помахала ему рукой и прошла вперед.

— Ох! — оторвался он от креманки. — Простите, Ника, что вас не дождался. Не выдержал. Развратничаю тут потихоньку. Видите ли, у меня плохие анализы крови, Нюта — это моя старшая дочка — подозревает диабет. Держит папашу в черном теле — никаких тебе десертов вне больших праздников. А вы присаживайтесь! Будете мороженое?

Я помотала головой. Я так волновалась, что не смогла бы протолкнуть сквозь пересохшее горло и чайной ложки пломбира.

— Отличные стихи, — похлопал он