Современный российский детектив - Анна Майская

— Перестань, насмешничать, — а сама покраснела и поспешила к себе.

— Что это с ней? — недоумевал он.

— Понятия не имею, — успокаивала его жена, тоже заметившая перемену в поведении свекрови. — Нам то какое дело?

— Не скажи, — запротестовал он. — Отец в больнице, а мать занялась любовью.

— Откуда ты знаешь? — недоумевала Вера. — И как ты можешь говорить так о матери?

— Имею основания, — ответил сердито он.

— Оставь ты в покое женщину.

— Я все проверю и тогда не сдобровать голубкам, — рассвирепел сын.

— У неё может быть своя личная жизнь, ты не думал об этом?

— Ты что же, поощряешь измену жены мужу?

— Ну что ты, перестань, а то мы поссоримся.

— Лучше поссориться, чем носить рога.

Павел выскочил из комнаты. Вера понимала, что наговорила лишнего в запретной теме семейных взаимоотношений. Хотя она и понимала, что у женщины, имеющей мужа вряд ли должен быть любовник. Хотя она сама попала именно в такую историю, когда еще не разведясь с Василием, уже совершила грехопадение с Павлом. С точки морали такое поведение недопустимо, но обстоятельства иногда диктуют прямо противоположные разуму и нравственности поступки.

Любовь Ивановна посетила мужа в больнице. Он снял очки и внимательно посмотрел на жену.

— Что-то ты, мать, сияешь как новый пятиалтынный? Удача на работе?

— Просто рада тебя видеть, — и она погладила его небритую щеку.

Игнат Терентьевич уже давно понимал, что супруг из него никудышный. Все его заморочки с работой, падения и взлеты, отнимали слишком много времени и сил. Он никогда не был бабником. В его жизни был курьёзный случай, когда много лет назад он взял с собой стенографистку, симпатичную девушку в командировку. Вечером, придя с ужина в гостиничном ресторане, он обнаружил у себя в кровати свою милую сотрудницу. Открыв одеяло и увидев ее прелести во всеоружии без оболочки платья, приказал немедленно покинуть его номер. Девчонка расплакалась.

— Вы меня опозорили, — хлюпала она. — Неужели я недостойна переспать со своим боссом?

— Достойна, достойна, — говорил ей Игнат Терентьевич, бросив платье на кровать. — Я даю тебе десять минут на сборы, на столе оставляю деньги на билет, и когда приду, ты должна ехать по направлению аэропорта.

Девчонка уехала, а на его постель больше не посягали командированные женщины. Он считал свою Любашу недостойной измены и никогда не узнал, сколько у неё было проходных романов. Романы начинались бурно и так же бурно кончались под размолвку. Потом начинались новые и так всю её замужнюю жизнь. Сейчас началась новая полоса. То ли от семилетнего воздержания, то ли от канувшей в Лету молодости, но новый роман предполагал длительную связь. И никто не мог предсказать, чем всё это закончится. А пока она щебетала с мужем, была весёлой, полной жизни и надежд. Этого же нельзя было сказать о муже. Он явно был серьёзно болен. Вышла она через полчаса, довольная собой, что побывала в больнице. На работу больше не поехала, а отправилась на дачу и позвонила своему Сашеньке. Тот быстро прилетел на призыв. Они сидели в гостиной и наслаждались прекрасным вином, хорошей закуской и нежной близостью. Звучала негромкая музыка. Полумрак делал их свидание таинственным, необычным. Хорошая обстановка довершала настроение. Зазвенел телефон и Любовь Ивановна машинально подняла трубку. Она не успела ответить, как в ней раздался голос Павла:

— Кто это? Отвечайте, отвечайте!

Трубка молчала. Он догадался, кто там мог быть, но абсолютно был не уверен в том, понравилось ли это ему. Он твёрдо решил выяснить, что за счастливый соперник появился у его отца, чуть было не уехал немедленно туда, но Вера его остановила.

— Не делай этого, Павел. Зачем разрушать жизнь, которая устраивает твоих родителей? Что ты этим добьёшься? Развода?

— Развода я не хочу, чего доброго появятся тогда у меня и отчим и мачеха.

— Вот и хорошо, успокойся. Где они находятся?

— В одном месте и мне странно, что мать привела туда какого-то хмыря.

— Идем лучше прогуляемся с дочкой.

Вера нежно поцеловала его и они вышли в сад с малышкой. Погода была чудесная. Вера подошла к дереву, погладила его кору.

— Знаешь, Павлик. Мы люди всегда куда-то спешим, чего-то желаем, во что-то вмешиваемся. Посмотри на эту благодать и запомни, что каждый день — единственный, неповторимый, будь то солнечный, дождливый, пасмурный, ветряный. Он никогда не повторяется. Ушел и всё. Мы люди должны учиться жить вот так, благодарить судьбу за посланный день и уходить от неурядиц и зла, как он уходит в ночь.

— А ты философ, женушка.

— Приходилось много думать. Чуть ли жизни себя не лишила, пока мне не открыли тайну бытия. Жить, как тебе назначено. Не делать зла. Помогать тем, кто нуждается в помощи.

— Это уже толстовщина, твоя позиция не всегда выполнима. Жизнь иногда преподносит виражи, из которых нет выхода.

— Выход всегда есть. Нужно только его поискать, отбросив жестокость и эгоизм.

Павлу нравились тихие вечера летние, светлые, прогулки с Верой. Его недавняя выходка в ночь и растерзанная студентка казались сном. Он иногда вообще думал, что все его дикие выходки всего лишь сон, но встречи с милицией утверждали обратное. Он сам не понимал, как на него накатывала буйная жестокость, когда он душил, резал. Бил, истязал живых ни в чем не повинных людей. Это было как ослабление тормозов, как машина идущая накатом, но там шофер справлялся с тормозной системой, а он бил до полного изнеможения. Потом засыпал и просыпался все с той же беспощадной жестокой болью. Он в душе понимал, что убивая, срывает свой гнев на невинных жертвах. Гнев, неподдающийся ему. Или нежелание закрутить гайки гнева покруче и не выпускать его? Но тогда, как ему казалось, у него лопнет голова. Но почему именно насилие ослабляло его жестокость убийства?

— Можно ли остановиться? — задавал он себе вопрос и не знал на него ответа.

— Что это? Болезнь? Вседозволенная распущенность? Очевидность отсутствия наказания за содеянное?

Он не знал, вернее не хотел знать ответа на свой вопрос. Остановиться было можно, но сладострастное испепеляющее душу чувство сверхчеловека, пожалуй были главным немотивированным ответом самому себе. Он не хотел останавливаться, иначе бы наверняка отпустил свою последнюю,