Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Глафира Степановна устало села.

– Вы знаете, Алексей Фёдорович, я долго его любила. Уже и Мишенька родился… Я всё думала – как можно любить мужа больше, чем дитя? А вот так. Всё ждала, надеялась на что-то. А он всё это время был с нею. Я думала, что он изменяет мне, долго думала. Пока не поняла, что он меня не видит. Изменяют ведь любимым, верно? А если нет любви, то и измены как будто нет. Знаете, люди даже свою тень замечают, иногда улыбаются ей, приветствуют в шутку. А Дмитрий… – она наклонилась к Алексею и заговорщицки шепнула: – он вздрагивал, когда я входила. Будто забывал, кто я и зачем в его доме. Я не была даже тенью, разве это неудивительно? Он меня стёр. Она победила.

Глафира Степановна своей рукою налила полный фужер шампанского и выпила, будто это была вода. И продолжила злым, но трезвым голосом:

– В полиции всё спрашивали, наследую ли я Дмитрию Аполлоновичу. Разумеется, наследую. Это даже смешно. У него же ничего не было, отец его был разорён. Всё, чем он блистал, этот дом, картины, выезд, – она повела рукой, показывая вокруг, – моё приданое. Я наследую свои деньги. Такой вот поворот судьбы.

– Зачем вы сказали, что убили его?

Глафира Степановна посуровела, и Алексей увидел женщину, которая много лет вела дела семьи, пока муж «блистал» в свете.

– Дмитрий после смерти Мишеньки был сам не свой, бросался в крайности. В тот вечер мы с ним поспорили, очередной раз. Он вспылил, он хотел… впрочем, не важно. Коньяк мой выпил, это вы знаете. Всё так быстро… Он мучил меня, забрал мою жизнь и даже не заметил этого. И умер вместо меня. Что же это выходит? Он и смерть мою забрал?

Глафира Степановна невесело усмехнулась. Алексей торопливо уточнил:

– Что значит «умер вместо меня»?

Глафира Степановна некоторое время молча смотрела на него, будто удивлялась его недогадливости:

– Вы так и не поняли? Дмитрий выпил отравленный коньяк. Никто, кроме меня, в этом доме коньяка не пил. Так что отравить хотели меня.

– Но, – Алексей смутился, – в бутылке, которая стояла в вашей комнате, яда не было.

Глафира кивнула:

– Разумеется. Я подменила её.

– Но зачем?

– Милый Алексей Фёдорович, а как же слухи? Неужели я должна допустить, чтобы в свете обсуждали, что Дмитрий Малиновский был ошибочно отравлен своей любовницей? Я уверена, что Вельская хотела меня отравить.

Алексей онемел. Пытаясь собраться с мыслями, он пробормотал:

– Но ведь полиция считает, что Дмитрий Аполлонович скончался от сердечного приступа.

Глафира Степановна кивнула:

– Всё правильно. Мне по средствам заставить их так считать.

Алексей совсем растерялся.

– Но зачем вы всё это говорите мне?

Глафира Степановна наклонилась ближе к Алексею и попросила:

– Расскажите, что вы сделали с коньяком, который взяли у меня в комнате?

Алексей покраснел. Выходит, Глафира Степановна не спала и всё видела. Осторожно подбирая слова, он проговорил:

– Вчера вы сказали, что длительно принимали коньяк, но больше не можете. И вели вы себя так… будто боялись отравления. Это было заметно. В моей квартире есть лаборатория, я провёл анализ коньяка на известные яды… Прошу прощения, если моя пытливость оказалась неуместна…

– Зачем вам лаборатория в квартире?

– Кроме хирургии я изучаю фармацевтику. Составляю лекарства, пытаюсь создать чуть более совершенные формулы, чем есть сейчас.

– И как, успешно?

Алексей ответил уклончиво:

– Я опубликовал пару научных статей на основе своих наблюдений.

Глафира внимательно смотрела на него, будто раздумывала.

– Алексей Фёдорович, скажите, вы можете выяснить, каким образом отравленный коньяк попал в мой дом?

Алексей удивился:

– Я не сыщик, но, думаю, в этом нет ничего сложного. Вы спросили у слуг? Вас тут всего трое.

Глафира Степановна покачала головой и прошептала:

– Я не могу. Иван вырастил меня, я помню его столько же, сколько себя. Он мой последний родной человек. Если он причастен, я останусь совсем одна. Понимаете?

Алексей кивнул.

Малиновская вновь поднялась и решительно заявила:

– Алексей Фёдорович, вы располагаете к себе, вам хочется довериться. Кроме того, вы пытливы, наблюдательны и умны. Это именно то, что требуется. К тому же… Миша писал о вас много хорошего. Помогите мне! Помогите доказать, что Вельская пыталась отравить меня. Я заплачу вам… десять тысяч рублей.

Алексей ошалело молчал. Место хирурга в госпитале, которое он надеялся получить в ближайшее время, приносило бы ему шестьдесят рублей дохода в месяц, и столько же он мог заработать частной практикой. Предложение Малиновской решило бы все его денежные проблемы на ближайшие несколько лет, если бы не было… столь безумным. Может, действительно, смерть мужа подкосила душевное здоровье Глафиры Степановны? Алексей осторожно спросил:

– Зачем же Вельской убивать вас через столько лет? Простите, но вы сами сказали, что она… как будто победила.

Малиновская усмехнулась:

– Если бы я знала ответ! Тогда всё было бы проще. Соглашайтесь на моё предложение, Алексей Фёдорович. Мне совершенно не на кого положиться. Десять тысяч рублей – хорошая сумма. Потратите после на свои исследования или как захотите.

Она помолчала, а потом добавила решительно:

– Если расследование принесёт плоды и Вельская окажется на каторге, я завещаю вам этот дом.

Это переходит всяческие границы! Алексей резко поднялся.

– Прошу прощения, Глафира Степановна, полагаю, вы достаточно молоды, чтобы прожить в этом доме немало лет. Я вынужден отказаться, не могу вам помочь. Честь имею!

Он сделал шаг к двери и замер. Затем решительно вытащил письмо из кармана пиджака и повернулся к Малиновской:

– Несколько месяцев назад ваш сын взял с меня обещание, что в случае его смерти я передам вам это письмо. Прошу… – он протянул письмо Глафире Степановне.

Малиновская взяла открытку, жадно вчиталась в неровные строки. Закончив, перевернула её. На секунду лицо её помертвело, а после Алексей услышал дикий крик, похожий на птичий. В кухню тут же ворвался Иван, но Глафира Степановна замахала на него руками, приказывая выйти.

Некоторое время она сидела, закрыв лицо дрожащими руками. Алексей стоял у двери. Больше всего ему хотелось уйти из дома Малиновских навсегда, но сейчас это было невежливо.

Глафира Степановна проговорила еле слышно:

– Видите, Алексей Фёдорович? Она даже память о сыне умудрилась у меня забрать… Алексей Фёдорович, я вам солгала и себе солгала. Дмитрий умер, Миша умер, и меня теперь тоже нет. Что же мне делать?

– Думаю, вам нужно сходить в церковь, проститься со