Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
— Господин Крюднер — прекрасный и во всех отношениях достойнейший человек, — ответил Федор Тютчев безукоризненно вежливым тоном, исключающим, однако, продолжение каких-либо разговоров на эту тему.
— И бог с ним… — не стал противоречить Мальцов. — Да, кстати, обсуждали мы тут перед поездкой с Киреевским и Раичем твоего «Цицерона»… Прекрасные стихи! Что же ты мало так пишешь?
— Отчего же? — Федор Тютчев опустил глаза. — Я достаточно перевожу — вот, к примеру, «Песнь радости» Шиллера. Из Гёте несколько вещей было опубликовано, из Гердера, Уланда, Генриха Гейне…
— Это, брат, все чудесно, а все-таки… и свое ведь что-нибудь наверняка есть? Непременно отдай мне! Я в Петербурге или в Москве передам напечатать.
— Уж и не знаю, стоит ли… впрочем, спасибо за предложение. Я подумаю.
К великому огорчению своих приятелей, Тютчев с молодости не торопился стать поэтом — а став поэтом, опять-таки не спешил с публикациями. Стихи свои он отправлял в московские журналы и альманахи только благодаря настойчивым просьбам друзей.
— Иван, расскажи-ка мне лучше про Персию… Ты ведь, кажется, был свидетелем того, как погиб Грибоедов?
— Нет. Слава богу, нет…
Со дня кровавого погрома русской миссии в Тегеране прошло почти пять лет, но и сейчас воспоминания Ивана Мальцова о пережитом были столь явственны и свежи, что он не без труда нашел в себе силы, чтобы продолжить:
— Я, Федор, как тебе известно, числился тогда первым секретарем при посольстве… Обстановка была напряженная, как перед тяжелой грозой — мы только что секретно приняли к себе перебежчика, шахского евнуха Мирзу-Якуба, который владел очень многими тайнами и готов был за безопасность свою расплатиться бесценными сведениями политического характера. А тут еще привели откуда-то двух армянок, пленниц некоего Аллаяр-хана. Они объявили желание ехать в свое отечество, вот Грибоедов и решил оставить их в посольстве, чтобы потом отправить на родину… — Мальцов ослабил узел галстука, словно стеснявшего его дыхание. — Базар в Тегеране тридцатого января был отчего-то заперт, так что с утра народ стал собираться в мечети. А там уже улемы и сеиды местные объявили толпе: дескать, изменник Мирза-Якуб поедет в Россию, надругается над нашей верой, и, значит, он повинен смерти. И что каких-то женщин-мусульманок насильно удерживают в русском посольстве и принуждают отступиться от истинной веры! Ну, конечно, толпа фанатиков в несколько тысяч мужчин с кинжалами и палками тут же ринулась к нашему дому. Когда осадили посольство, Александр Сергеевич велел Мирзе-Якубу выйти к ним — и беднягу мгновенно изрезали на куски, отрубив ему голову. Потом пришлось выслать из миссии женщин-армянок, которых толпа эта сразу же… прости… сейчас…
— Не продолжай, Иван.
— Да нет, пустое… — Мальцов довольно быстро справился с собой. — Остального, и самого страшного, я уже не увидел. Меня сильно ударило в голову камнем, запущенным из толпы, и я потерял сознание — да так, что Александр Сергеевич распорядился укрыть меня в самое дальнее помещение. А пришел я в себя уже на следующий день, в доме одного местного жителя, мусульманина, который проживал по соседству. По вечерам он давал мне уроки персидского языка, а я обучал его русскому — в общем, за разговорами мы и сдружились… Когда этот добрый человек увидел из своего дома, что я нахожусь в бессознательном и беспомощном состоянии, он велел слугам перелезть через стену на крышу посольства и перенести меня к себе. — Далее Мальцов продолжил с чужих слов, однако с прежним волнением: — Как выяснилось, остановить фанатиков было невозможно, несмотря на попытки увещевания со стороны людей султана и появление присланных шахом солдат, не имевших патронов и попытавшихся успокоить народ. Кровопролитие перед миссией длилось около часа — толпа бросала камни и поленья, казаки отстреливались… Потом эта обезумевшая толпа ворвалась в дом, грабя и разрушая все вокруг. Несколько человек еще какое-то время оборонялись у дверей комнаты посланника. Грибоедов выбежал с саблей и получил удар по голове, а затем был закидан каменьями и изрублен ножами.
— Царствие ему небесное… — перекрестился Тютчев.
— Так что тридцать семь человек было в миссии — и все погибли! Все, кроме меня, шутка ли.
— Господь тебя, значит, сберег…
— Да, наверно, — кивнул Иван Мальцов. — Куда важнее, впрочем, то, что вместе со мною была спасена и почти вся дипломатическая переписка с Петербургом. А также секретные шифры посольства, которые Александр Сергеевич уже не успевал уничтожить.
— Вот как? — ошеломленно переспросил Федор Тютчев.
История необычайного спасения первого секретаря русской миссии в Тегеране была едва ли не постоянной в то время темой разговоров молодых, да и не только молодых, российских дипломатов. Она успела обрасти совершенно невероятными подробностями и версиями, и далеко не все из них были лестными для Ивана Мальцова, которого многие даже обвиняли в малодушии… Услышанное же Тютчевым проливало на эту таинственную и загадочную историю совершенно иной свет, и потому десятки вопросов уже готовы были сорваться с его языка.
Однако, судя по выражению лица Мальцова, продолжать разговор на эту тему он был более не расположен:
— Ну и довольно об этом…
— Жаль, как же дьявольски жаль Александра Сергеевича… — не удержался, однако, Тютчев. — Какой был огромный талант! Какие разносторонние дарования! Помнишь ли, как Завалишин из Петербурга привез нам «Горе от ума», тогда еще даже нигде не печатанное?
— Конечно, можно ли забыть? — Как бы то ни было, но общие воспоминания вызвали улыбку на лице Мальцова. — Кажется, это случилось в декабре двадцать пятого года?
— В ноябре, — уточнил Федор Тютчев. — Я как раз приехал в первый отпуск из Баварии.
— О да, разумеется! Ты был тогда такой аристократ, любитель этикета — ну совершенно немецкий придворный… — Иван Мальцов в очередной раз отхлебнул из высокой глиняной кружки. — Действительно очень недурное пиво.
— Но при этом, поверь мне — коварное пиво! Берегись, как бы не ударило в голову.
— Поберегусь, — вполне серьезно пообещал Мальцов. — Между прочим, на следствии Завалишин давал о тебе и о брате твоем исключительно лестные показания: дескать, оба вы никогда возмутительными разговорами не интересовались, в тайных обществах не участвовали, государя покойного искренне обожали…
— Откуда знаешь?
— Знаю, — просто ответил Мальцов. — Сам читал.
Произнесено это было таким тоном, что Тютчев мгновенно поверил: да, знает! Читал…
Воспитанник Благородного пансиона Иван Мальцов был когда-то для Федора Тютчева, студента Московского университета, младшим товарищем.
А теперь?
Нет, конечно же, внешняя разница в возрасте, пусть и не такая заметная, сохранилась.
Только вот кто из них двоих теперь старше, кто младше — если считать
