Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева
— А ты можешь быть метафоричным, — кивнул контрразведчик, опустив голубые глаза, все такие же усталые, какими запомнил их Муниф после первой встречи с Салимом. — Не совсем правомерное сравнение. Однако, в целом, не лишенное смысла. Насколько я понимаю, испуг после нашей с тобой встречи довольно быстро сменился осознанием этой самой значимости, заполнил ту пустоту, которая тебя мучила. Так? Так, — сам себе ответил он. — Дальше ты попер к цели, казалось, недостижимой, которую перед тобой поставил Центр — внедриться к хуситам и добиться там устойчивого положения, затем Центр же способствовал налаживанию связей с иранцами и ливанцами, чтобы хуситы перестали быть в роли повстанцев в собственной стране, а взяли власть в пику американцам и саудовцам. Ситуацию перевернули. — Горюнов тоже закурил. Муниф молчал, с замиранием прислушиваясь к его словам, которые падали как капли благодатной дождевой воды на иссушенную долгими и бесплодными раздумьями почву. — А лучше не стало. Йемен, разбомбленный, нищий, его надо поднимать с нуля, а перед этим прекратить войну, которую прекратить не дают, потому что у коалиции слишком большие средства, интересы и уже теперь и обозленность после попаданий ваших снарядов на их территорию. Как у нас говорят, нашла коса на камень. Ситуация, по большому счету, патовая. Прогнозы давать не берусь. Но тебя ведь волнует даже не это, а твоя дальнейшая роль. Ты помог своим, а теперь должен, как тебе кажется, работать против них. Это не совсем так. Центр просто хочет контролировать ситуацию, держать руку на пульсе, он в какой-то степени на стороне хуситов. А что касается конца пути для снаряда… Взрыв, провал… Я скажу тебе так. Один Всевышний ведает, что нас ждет. Провала может не случится никогда. Ты доживешь до преклонных лет, если тебя раньше не прикончит настырный Мохсен, выйдешь на почетную пенсию и скончаешься тихо-мирно в окружении детей и внуков.
— Я не женат, — напомнил Муниф, почувствовав, что напряжение последних лет вдруг слегка ослабло от монотонного, хриплого и уверенного голоса собеседника.
— Так женись. Живи спокойно. Размеренно. Ты перестал видеть перспективу. Но ты на своем месте и этим ценен, поэтому на данном этапе продвижение по карьерной лестнице в разведке, по сути дела, невозможно. Вот ты сравнил нас. Если пользоваться твоими же аллегориями, то я как раз взорвавшийся снаряд и, как видишь, жив и даже вполне бодр и энергичен.
— Ты же на своей родине, — напомнил Муниф. — «Взорвался» ты на чужой территории, а затем тебе было куда вернуться. Я уж не говорю о том, что, если провал будет в моем случае, я не выживу. Свои не простят того, что простили бы чужие. А если бы и удалось удрать, Йемен — мой дом. У меня сейчас на свете нет ничего ближе и дороже родины. И нет ничего, кроме возникшей внезапно в моей жизни профессии разведчика, которая мне дорога, но входит в неразрешимое противоречие с моей любовью к родине. Меня это разрывает.
— Тебя наверняка посещали мысли, когда добился нынешнего положения, якобы можешь порвать связь с Центром и наслаждаться жизнью. Не стоит. Даже не потому что Центр, шантажируя тебя, выдаст хуситам твою подноготную. А потому что с Центром твой статус стабилен, хоть и сопряжено все с риском. Хуситы сегодня у власти, а завтра… Кто знает… Если возникнет опасность для тебя в случае падения хуситов, тебя эвакуируют. Но тогда придется, конечно, прожить остаток жизни в другой стране, возможно, в России. Может, продолжишь работать в одной из арабоязычных стран. Неужели тебе все это не разъяснили во время прохождения курса спецобучения?
Муниф покачал головой:
— Одно дело инструкторы что-то там лепетали. Переводчик… А другое дело поговорить с человеком, который в той же шкуре. Что ты улыбаешься? — раздраженно дернул он плечом.
— Я просто думаю, что ты хороший парень. Правильный. И сомнения у тебя понятные и оправданные, а то, что ты завел со мной эту беседу, говорит о том, что ты человек верный и надежный. Об этом я доложу в Центр. Во всяком случае, как я понял, такой выбор для тебя губительный. А Центр вовсе не заинтересован тебя потерять. Пойдет на компромиссы. Всегда помни об этом. Не доводи себя до состояния клинча с собственными внутренними противоречиями. К добру это не приведет.
Про себя Горюнов подумал, что с такой изломанной судьбой и психикой парня бы не взяли в профессиональные разведчики. Только так, волею случая. Хотя все, что Горюнов ему сказал, не было лукавством. Он убедился, что к Мунифу требуется особый подход, если Александров хочет сохранить этот, теперь бесценный, кадр. Горюнов уже думал о полученной от йеменца информации и прикидывал, как с наибольшим КПД ее использовать.
Мунифа отпустило, но он сидел, все еще погруженный в свои переживания, прислушиваясь к себе и пытаясь соотнести услышанное с тем, что сказал Салим. Нельзя загонять самого себя в угол, должна существовать возможность однажды выйти из комнаты с запертыми наглухо окнами и вдохнуть сырого свежего воздуха после дождя. Сейчас Салим хотя бы приоткрыл форточку в его затхлом воображаемом пространстве. Должен быть кто-то, кому удастся посмотреть на ситуацию со стороны и сказать нужные слова, доносящиеся глухо в запертое помещение, но все же проницаемое. Муниф услышал эти слова.
— Понимание, что ты кому-то нужен, необходимо. Только на самом деле мы никому не нужны, — вдруг мрачно огорошил его Салим. — Детям нужны, пока их содержим и учим, у жен вообще совершенно разные мотивы — их тоже содержим, любим, с ними, согласно инстинктам, производим этих самых детей… Разве что родителям. Но и те от нас требуют успехов, денег, поддержку. А уж службе или родине — воплощению чаяний всех наших сограждан — мы нужны как солдаты, воины. И должны ими оставаться до конца. А не глотая слезы и сопли, выпрашивать любовь и привязанность окружающих, их уверения, что ты все же ценный, без тебя не обойдутся. — Он выставил ладонь. — Обойдутся, поверь на слово. Еще как. Замену найдут быстро. И конечно, можно будет себя потом утешать, что «сменщик» не обладает такими выдающимися способностями, но для тебя, выброшенного на обочину, это будет
