Джастин Кейс - Мег Розофф

Она ничего не ответила.

— О господи, — вздохнул он. — Только не говори, что я задел твои чувства.

— Джастин, — тихо сказала она. — Прости, что причинила тебе боль.

— ДУМАЕШЬ, ЭТО ТАК ПРОСТО? — Он был в ярости, в его голосе слышалась угроза.

— Не могу с тобой разговаривать, когда ты такой.

— Думаешь, мне не плевать, разговариваешь ты со мной или нет?

— Но мне-то не плевать на тебя. Я хочу знать, что ты делаешь, что чувствуешь.

— А по-твоему, что я чувствую?

— Злишься, наверное.

— Какая проницательность.

— Прекрати, Джастин…

— Не указывай мне.

Она запнулась.

— Слушай, я знаю, что плохо поступила. Если бы только ты перестал быть таким…

— Каким таким? Таким придурком? Таким малявкой? Таким девственником?

— Ты не даешь мне ничего объяснить.

— Ах, не даю? Какой грубиян. Пожалуйста, объясни.

— Стоит мне на секунду поверить, что я говорю с разумным человеком, все превращается в идиотский спор о…

— О чем?

— О невидимых собаках, о судьбе и о вещах, которые я едва ли смогу понять.

— Так и не надо, — выпалил он.

Наступило молчание.

— Почему все-таки мы должны быть врагами?

— Почему все-таки ты решила, что мое несчастье можно использовать для своей выгоды?

Агнес промолчала.

— Почему все-таки ты переспала с кем-то, а потом решила, что можно его бросить, притвориться, что ничего не было, и использовать его худшие кошмары для создания собственной репутации?

И кстати, почему ты больше не любишь меня?

— Я же уже извинилась.

— А, ну в таком случае все в порядке.

— И я тебя не бросала и не притворялась, что ничего не было.

— Чего ничего?

— Нашего маленького приключения.

— Так вот что это было, маленькое приключение? У тебя, несомненно, бывали и побольше?

— Что ты как ребенок.

— С ребенком? Это, случайно, не противозаконно?

— Господи боже, Джастин! Что, тебя там не было, когда все случилось? Ты ведь и сам этого хотел, нет? Как удобно, если бы все было моей виной, да? Так вот это не только моя вина. Мне жаль, и, если бы можно было повернуть время назад, я бы не стала этого делать. Доволен?

Нет.

— Слушай. — Агнес не сдавалась. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь, что мне сказать или сделать.

Он долго ничего не говорил. Между ними разлилось болото тишины.

Наконец он ответил:

— Я тоже не знаю.

Лжец.

Ты отлично знаешь, что ей сказать и сделать. Ты хочешь, чтобы она сказала, что любит тебя до безумия, ты хочешь, чтобы она молила тебя о сексе пять или шесть раз на дню, просила тебя жить с ней, чтобы была тебе верна до гроба. И все. Вот что ты хочешь, чтобы она сказала и сделала.

— Поговорим об этом потом, Джастин.

У него закончились ответы.

— Передай привет Питеру.

Он промолчал, и она положила трубку. «Какой несносный мальчишка. И еще ждет, чтобы я его любила. Его невозможно любить».

В ту ночь оба не спали из-за горьких, мрачных мыслей друг о друге.

Джастин заснул первым.

47

Когда существо вылупляется из куколки, какое-то мгновение оно еще не то и уже не другое, еще не привыкло к новому облику и не избавилось от старого. У него слипшиеся скомканные крылья и невнятный цвет. Расцветет ли оно изумрудом и ляпис-лазурью или окрасится в цвет грязи — еще предстоит узнать.

Вот это долгое неподвижное мгновение и занимает меня больше всего. Напряженное предвкушение предстоящей красоты.

48

Четыре дня до Рождества.

Шесть — до его дня рождения.

Джастин заехал домой передать рождественский подарок Чарли и забрать мешок подарков от матери: кекс и глазированные печенья в жестяной коробке для матери Питера, аккуратные свертки для Питера, Анны, Доротеи и, конечно же, для него.

Его мать суетливо давала указания, что кому дарить, и все это время старалась не смотреть ему в глаза. Джастину казалось, что незаданные вопросы отчаянно трепыхаются между ними, как рыба в бумажном пакете. Ее грустная улыбка напомнила ему о том времени, когда он любил ее с всепоглощающей страстью, когда его невозможно было оставить с няней, когда он отказывался спать в своей кроватке или принимать бутылочку из рук родного отца.

Он смотрел, как она прижимает к себе брата, как головка мальчика склоняется на ее плечо и раскрытая ладонь нежно касается руки, и на долю секунды ему вспомнилось, как он сам был маленьким, доверчивым и беззащитным, каким блаженством была эта абсолютная связь.

Чего бы он сейчас не отдал за десятую, даже сотую долю того чувства. Он видел его на лице Чарли, видел, как тот затихает и успокаивается, уверенный, что с ним не случится ничего плохого, пока он в надежных материнских руках.

«Какая ложь», — с тоской подумал Джастин. Как и все это вранье про Санту, только в нее веришь дольше. «Мы позаботимся о тебе, — гласит эта ложь, — защитим тебя от монстров под кроватью, от драконов в буфете, от привидений, убийц и похитителей. Мы расскажем тебе, как устроен мир, раскроем все тайны жизни». Вернее, все, кроме того, как познать себя, найти свой путь, терпеть одиночество, как жить, если тебя отвергли, как пережить утраты и разочарования, стыд и смерть.

Теперь его брату захотелось вниз. Он повернулся к мерцающим огням на елке и, раскинув руки, заковылял к дереву и бережно коснулся каждой лампочки. Он слишком мал, чтобы понимать что-либо о рождении христианства и даже о Санта-Клаусе, но достаточно сообразителен, чтобы поймать мерцающие огоньки своим пухлым кулачком и подивиться тому, сколько в мире очаровательных тайн.

Со временем Джастину стало нравиться, что он родился на Рождество, по тем же причинам, по каким других детей это бесило. Благодаря рождественскому дню рождения все его переходы от ребенка к мальчику, от мальчика к подростку смазывались и засасывались в голодную зияющую пасть рождественских каникул, что позволяло ему не замечать эти вехи. Всего-навсего очередное Рождество, и никакой угрозы жизни и миропорядку.

Интересно, ощутит ли он в шестнадцать такую же перемену, какую ощутил, потеряв девственность. Интересно, ощутит ли он ту же усталость, утратит ли страх и восторженность в одну секунду. Когда-то давным-давно он представлял себе шестнадцатилетие как переход во взрослость. В шестнадцать все станет ясно.

Как он мог так ошибаться? В шестнадцать ничего не изменится, если только в тот же день его не переедет поезд.

Он взглянул на брата, который одной рукой похлопывал розовую звезду и светился от счастья. Если тебе повезло, и тебе всего восемнадцать месяцев, мир кажется сверкающей