У зеленой колыбели - Арсений Иванович Рутько

— Я-то слышала! А кто тебе дозволил эту самую скрипучку трогать? А?

— Это не скрипучка, а скрипка, — поморщившись, как от боли, поправил Павлик.

— А почему неправильно? — спросила Кланя, вставая. Павлик осторожно закрыл футляр.

— Ты, что ли, жадный? — спросила Кланя и, надув губы, посмотрела на Павлика с укором и сожалением. — А у тяти гармошка есть, я на ней знаешь как умею?! И петь тоже! — И, подражая и голосом и движениями кому-то взрослому, горделиво и смешно запрокинула беловолосую головенку и попрыгала на одной ножке к дому, припевая:

Неужели конь вороный От столба отвяжется. Неужели мой миленок От меня откажется.

Бабушка повела Павлика в дом. Недавно вымытые и выскобленные полы сверкали белизной, самотканые дорожки вели из кухни в горницу. Прохладно пахло мокрым полом и душно — цветами: возле подоконников на только что вымытом полу лежали большие лепестки. В горнице передний угол был занят иконами, лампада красного стекла на позолоченных цепочках чуть покачивалась от залетавшего в окно ветра. На одной из стен, над широкой деревянной кроватью, висели пучки трав и какие-то полотняные мешочки, старенькое охотничье ружье и патронташ; на полу перед кроватью лежала волчья шкура.

— Поглядел? — спросила бабушка Настя. — Ну и пойдем на кухню. Здесь, в горнице, мы не живем вовсе…

Вернулись на кухню. За огромной русской печкой тоже стояла большая деревянная кровать, застланная самодельным одеялом, сшитым из разноцветных треугольных лоскутов.

— Вот тут мы и будем с тобой теперь жить, — ласково сказала бабушка Настя, держа Павлика за плечо. — Дед-то, он всю лету на пасеке спит — воров боится…

Павлик хотел спросить, что такое пасека, но не посмел. Он оглянулся, посмотрел в раскрытую дверь горницы на мрачные лица икон, заполнивших весь угол. Святые смотрели неприветливо и скорбно — взгляд их напоминал о людях, что встречались Павлику по дороге сюда.

— А папа где? — спросил Павлик.

— Ваня-то? А пошел по лесу пройтиться. Лес-то — это ведь ему навроде зеленой колыбели, до семнадцати лет, как из дома уйти, тут жил. Кажное птичье гнездо, кажное дерево по имени-отечеству знал… Да и трудно ему гордыню свою перед стариком ломать… Никому это не легко, милый. Вот, значит, и пошел с лесом по душам побеседовать…

Шевельнулись зеленые листочки цветов на окне, и за ними мелькнули озорные и веселые глазенки Клани. Она показала Павлику язык и исчезла.

— Кушать станешь? — спросила бабушка.

Павлик промолчал, и она покормила его пшенной кашей с холодным молоком — он никогда в жизни не ел ничего вкуснее.

— А теперь иди, милый. Побегай с бесенятами этими. Это нашего соседа ребятишки — тоже полещик, лесник… А мне по хозяйству прибираться надо. Иди, милый.

Андрейка и Кланя ждали Павлика возле крыльца. Смущаясь и робея — он вообще был малообщительным, — Павлик сошел с крыльца и молча остановился у последней ступеньки, исподлобья глядя на малышей. Но Андрейка и Кланя смотрели открыто и дружелюбно, и недоверие Павлика сразу исчезло. Особенно нравилась ему Кланя с ее усыпанным мелкими веснушками тоненьким носиком, с ее удивительно чистыми синими глазенками под едва намеченными, выгоревшими на солнце полукруглыми бровями, с губами пухлыми и мягкими, едва удерживавшими улыбку.

— Айда купаться! — сказал Андрейка. — А то больно душно.

Рядом они зашагали по дороге, уходящей в лес, в темный, зеленый прохладный тоннель. Не отошли и ста шагов, как кроны огромных дубов сомкнулись над их головами, образуя сплошную, чуть просвечивающую зеленым золотом крышу. Дорога вся заросла травой — видимо, по ней теперь почти не ездили, только узенькая, вытоптанная ногами тропка вилась между стволами деревьев среди сплошных стен папоротника и малинника. В траве чуть покачивались розовые и голубые цветы, названия которых Павлик не знал, которых он никогда раньше не видел. Большие, величиной с ладонь, бабочки перепархивали с куста на куст, рассерженно гудел шмель, трепетали в солнечном луче стеклянные крылья стрекоз. Деловито стучал где-то дятел. А вот закуковала кукушка.

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить? — громко закричала Кланя и остановилась и, озабоченно сморщившись, принялась считать: — Раз… два… три…

Мальчишки стояли и слушали, не мешая ей. Кукушка куковала долго, но Кланя умела считать только до двенадцати и после этого закричала: «Много! Много!» — и на одной ноге поскакала вперед по дороге. Блики солнечного света, прорываясь сквозь листву, неровно освещали ее, стекали по ее белым волосам, по простенькому выцветшему платью, по босым ногам в траву.

Было удивительно тихо здесь, и даже не верилось, что где-то и сейчас торопятся набитые голодными людьми поезда, и колеса выкрикивают что-то своими чугунными голосами, и немилосердно жжет солнце. Здесь — мир. Тишина. Покой.

Лес нравился Павлику все больше и больше. Листва чуть слышно и добро шелестела над головой, жесткие листья черемухи и нежные листья рябинки ласково касались лица, непонятно о чем пела невидимая вода ручьев, укрытых папоротниковыми зарослями. Как и Андрейка и Кланя, Павлик шел босиком, и так радостна была влажная прохлада заросшей травой тропинки, так приятно тепло нагретых солнцем стареньких бревен, переброшенных через ручей. Небольшие озерца блестели в низинах; с трудом различимые сквозь листву, они были похожи на куски неба. Юркие зеленые ящерицы грелись на освещенных солнцем валежинах или просто на бугорках земли, где зелень была не так густа. Они просыпались, когда дети проходили мимо, и бесшумно исчезали в зарослях травы, чтобы так же бесшумно появиться через несколько минут снова.

Павлик шел за своими новыми друзьями, и все здесь казалось ему ненастоящим, неправдоподобным, он никогда не предполагал, что где-то на земле есть такие вот заросли, такие могучие и прекрасные леса. Поражали его и малыши, которые совершенно бесстрашно шли по этим дремучим дебрям, то как будто, теряя едва приметную тропинку, то снова по каким-то невидимым ему приметам находя ее. Они казались маленькими хозяевами этого еще чуждого ему прекрасного мира. Возле одного из ветхих мосточков Андрейка вдруг стремительно прыгнул вперед и, наклонившись, нырнул в траву.

Павлик остановился, остановилась и Кланя, с живым интересом следя за движениями брата, почти невидимого в траве.

— Что он? — спросил Павлик.

Кланя не успела ответить — из травы, широко улыбаясь, продирался к ним Андрейка, неся что-то в вытянутой руке.

— Поймал?! — крикнула Кланя.

— Вот он!

Кланя захлопала в ладоши, засмеялась, а Павлик невольно попятился в сторону от тропинки: в руках у Андрейки извивалась живая черная лента.

— Змея? — шепотом спросил Павлик.

— Дурачок, — засмеялась Кланя. — Это ужака. Андрейка вышел на тропинку. В руке у