Родной дом - Нина Александровна Емельянова

Дядя Миша долго «шумел», что если им надо было поставить сетку, то они могли бы попросить лодку, язык бы у них не отсох. А так уводить лодку — полный срам, и больше он никогда в жизни не даст ни одному парнишке своей лодки. Пусть плавают на отцовских обласках и идут в омут на дно, потому что из таких ребят все равно ничего доброго не получится.

— Еще ты и Романа хотел в это дело запутать! — выговаривал он Витьке, не давая ему и рта раскрыть в свое оправдание.

Витька решил вытерпеть до конца и молчал.

— Да ведь, — наконец уставившись на Витьку уже совсем не сердитыми глазами, сказал дядя Миша, — ты хорошего отца сын, и ты его срамишь глупостью своей… А у тебя, Антошка… (Витька увидел, как злобно сверкнули глаза товарища, и понял, что он не спустит — даже старику «дяде Мише», если он скажет плохое об его отце) у тебя отец в несчастье, тебе как надо себя блюсти! То, что на него наносят, может, еще отвалится, он же человек честный, а ты ему заботы подбавляешь! Люди еще его упрекнут из-за тебя, шалопая…

Антошка подошел к старику ближе.

— Дядя Миша, — задушевно и доверчиво сказал он, — ругайте нас, бейте нас как хотите, от вас мы все стерпим. Только поверьте нам, что мы не из озорства спрятали лодку, а по самой обыкновенной нашей глупости.

РОДНАЯ РЕКА

Самым удивительным было то, что дома на этом закончились всякие разговоры о происшествии с лодкой. Когда через несколько дней дядя Алексей пригнал ее от дяди Миши, чтобы порыбачить на ней, Витьке показалось, что это совершенно другая лодка. Весь фокус заключался в том, что лодка-то была та же, но отношение Витьки к ней было совсем иное: исчезли угрызения совести и заботы, не надо теперь, вспоминая о лодке, все время беспокоиться, не открылось ли… Теперь он мог в ней свободно перевозить всех на другой берег Светлой и сопровождать дядю Алексея, если он соберется проехать по их реке.

Когда Витька утром отправлялся за водой на реку, мать говорила, что «теперь он пропадет». И действительно, несмотря на то, что Витька на реку бежал, гремя ведрами, а сестра Катя шла спокойно и ровно, ему требовалось гораздо больше времени, чтобы принести два неполных ведра, чем Кате — два полных.

Сбежав с крутого берега к реке, Витька мгновенно зачерпывал по полведра — мать запрещала ему носить больше — и осматривался. Река была все та же и совсем другая, чем вчера!

Первое, что надо было установить: прибавилась или убавилась за ночь вода. Это было очень важно, без этого нельзя было начинать день. Витька смотрел на крутые пески на противоположном берегу. Так и есть! Тонкая черта видна по всему берегу выше уровня воды: вода убавилась. Теперь следовало обдумать, как убыль воды отразится на купании, на рыбной ловле. Вероятно, против водопоя мель теперь доходит до середины реки, а выше вот-вот выступят сваи старого моста, вчера еще прикрытые большой водой, и с них можно будет прыгать в воду.

Пока Витька рассуждает про себя о том, что с убылью воды уменьшится и течение в их реке, вода станет прозрачнее и по ней меньше будет плыть разного хлама, прелесть утренней, освещенной еще низким солнцем реки охватывает его, и он включается в деятельную жизнь, которая всегда неостановимо идет на берегу Светлой. Он опускает босую ногу в непрерывно бегущие ее струи, шевелит пальцами и замечает стаю мальков, которая приближается табунком к берегу и вдруг рассыпается брызгами угловато мелькающих маленьких рыбок. Рыбки прозрачные — в длинных, веретенцами, их тельцах Витька замечает какие-то темные узелки; он всматривается, но издали ему плохо видно, а рыбку можно легко поймать в ведро с водой и дома вытащить. Он выливает воду из стоящего на берегу ведра и, нацелившись как раз около стаи, зачерпывает снова.

В это время он слышит звонкий голос посланного за ним Феди…

Если бы Витьку спросили, что из окружающей его природы он любит больше всего, Витька, не раздумывая, ответил бы: свою Светлую. Но, если бы ему задали вопрос: «Значит, тайгу, и луга, и поля ты любишь меньше?» — он не понял бы вопроса. Больше всего любить свою реку — значило для Витьки постоянно чувствовать в центре всего любимого им ее свежую, бегучую, деятельную струю. Присутствие этой деятельной, живом и необходимой всему живому струи соединяло и скрепляло все прекрасное в одно: река отражала лесистый правый берег, а по ее воде можно было и перебраться туда, в тень осокорей и берез, и оттуда глядеть обратно на свой берег с крутой тропинкой, которая увела его от дома и напоминает… ох, напоминает о возвращении!

На реке можно было сидеть очень долго, слушать, как приплескивает к берегу вода и шуршит, оползая, песок, рассматривать пролетающих птиц. Иногда на реке, как кошка вскрикивала иволга, резко и пронзительно. Перелетали с берега на берег кулички, отражаясь в спокойной воде так, что и верхний куличок летел, и нижний — водяной — тоже летел, махая крылышками и повторяя свой тонкий мелодичный пересвист.

Но больше всех птиц на реке Витька любил каменного воробья. Он мог подолгу ждать, пока птичка покажется на реке, и тогда следил, как она летит вдоль воды прямым своим полетом, потом возвращается на песчаную отмель, быстро бежит к высокому берегу и скрывается в кустах.

Как же можно было скоро уйти с реки!

Поэтому самой большой радостью для Витьки было узнать, что и дядя Алексей любит подолгу сидеть на реке. Правда, Витька не замечал времени, когда купался, а дядя относился ко времени экономнее, что было не одно я то же, тем не менее, им всегда бывало хорошо вместе.

С ними часто ходил Федюшка, а иногда и тетя Лиза. Федя любил, лежа па теплом песке, смотреть вверх на берег над собой. Днем в жаркую пору на берегу у водопоя отдыхали коровы, и снизу были видны темные их рога, выпуклые глаза, прикрытые прямыми ресницами, и жующие губы. Но стоило отбежать к воде, как над берегом показывались прямые линии спин, а когда забредешь в воду по пояс и оглянешься на лежащих коров, их видно с головы до ног. Это вырастание животных всегда забавляло Федю, он звонко смеялся и звал