Мама. Папа. Я - Малкольм Даффи

– Подождите здесь, – сказала медсестра.

Она зашла в палату. Мама нервно теребила волосы. Полицейские посмотрели на нас так, будто мы в чем-то виноваты. Их учат делать такое лицо. Потом медсестра вышла к нам в коридор.

– Боюсь, вам нельзя сейчас его увидеть, мисс Крофт. Его увезли.

– Увезли?

– Да, на операцию.

Я был уверен, что мамино лицо и так было бледнее некуда, но, оказывается, ошибался. Она еще сильнее побледнела, медленно осела на одно из небольших пластмассовых кресел, которые там поставили, чтобы на них вот так опускались, и закрыла лицо руками. Потом она посмотрела на копов. Может, они что-то знают?

– Что произошло? – спросила она, обращаясь к ним.

Заговорил тот, кто постарше. По виду он был боссом второго.

– Мы знаем только то, что имела место потасовка на улице.

– Мам, что это значит?

– Драка то есть. – Мама смотрела на полицейского и явно жаждала получить ответы на свои вопросы. – А с кем?

– Этого мы точно сказать не можем. Знаем только то, что нападавший говорил с шотландским акцентом.

Тридцать девять

Я знал, что́ произошло. Нутром чуял.

Это сделал он.

Мой папа отдубасил ЖП.

Я плюхнулся на пластмассовое кресло рядом с мамой. Меня затошнило. Потом вырвало. Появилась медсестра с ведром для меня и шваброй, чтобы убрать с пола.

– Тебе получше, Дэнни? – спросила мама, поглаживая меня по ноге.

Нет, до нормального состояния мне как до луны. Мой папа приехал из Шотландии и уложил бойфренда мамы в больницу. В конечном счете он сделал это, хотя уверял, что ни за что на свете на такое не пойдет. Наверное, потрясение оказалось для меня настолько сильным, что чай полез наружу.

Медсестра принесла смоченную водой ткань, и мама протерла ею мой лоб. На этот раз прохлада была мне приятна.

– Румянец возвращается, – сказала она.

– Да, уже на человека становится похож, – отозвался коп помоложе.

Мама погладила мою руку.

– Я все понимаю, Дэнни, это настоящий шок.

Ага, но она знает только половину.

– Мне надо с врачами поговорить. Справишься один?

Я кивнул.

Она ушла по коридору с намерением узнать, что случилось с ЖП, а я остался сидеть, погруженный в свои мысли. Неужели это и правда папиных рук дело? Наверняка. Сами подумайте, каковы шансы, что ровно после того, как я попросил одного шотландца избить ЖП, его избил какой-то другой шотландец? Но потом я подумал вот о чем. Как папа узнал, где искать Каллума? Гейтсхед большой город. Разве я ему говорил, где ЖП живет? Не думаю. Может, и говорил. Как он узнал, в каком пабе его искать? И откуда ему вообще было знать, что тем вечером он пойдет в паб?

Может быть, это был вовсе не мой папа. Но пришедшая в голову мысль быстро испарилась. Конечно, это был он. Я снова задумался. Интересно, с чем он напал на ЖП? С ножом? С бейсбольной битой? Или ограничился кулаками? Наверное, не голыми руками бил его, они у папы хиленькие, как сопли, он и отжаться-то может всего пятнадцать раз. Вряд ли он долго продержался бы в драке с таким верзилой, как ЖП. Скорее всего, у него было что-то еще, типа меча, как у японского самурая, или зонтика с отравленным острием, как у шпиона, или, например, хлебного ножа. Да, он же работает в сэндвичной лавке, при нем точно был хлебный нож.

А потом мои мысли совсем помрачнели.

Я подумал, а не обвинят ли меня. Что если кто-нибудь догадается, что я был в Шотландии? Или кто-то подслушал просьбу, с которой я обратился к папе? Но ответ на оба этих вопроса был один и тот же: «нет». Никто не знал, что я был в Шотландии, даже тетя Тина. Я не рассказывал об этом ни Барри, ни Карлу, ни Эми, никому вообще не рассказывал. Никого не было рядом, когда я просил папу убить ЖП. Ни Меган, ни соседей, ни дяди Коннора. Никого. Об этой просьбе не знала ни единая душа, только мы с папой.

Я уже начинал ненавидеть больницу. Пол протерли, но в воздухе все равно висел запах рвоты с нотками пиццы. Да и потом, все эти алкаши, полное здание таких, как ЖП, все эти пациенты с обвисшими лицами и телами, увешанные повязками. И копы, которые смотрели на меня своими полицейскими глазами, как будто пытались заглянуть прямо мне в голову. Хватит с меня этой больницы. Я хотел к себе в постель.

Ждать пришлось пятьсот лет.

Наконец мама вернулась. Я увидел, как она идет по коридору, и голова свисает так низко, будто вот-вот отвалится.

– Эй, Дэнни. Пшли домой, – сказала она. Сто лет не слышал, чтобы она так разговаривала. Казалось, до слов ей больше не было дела.

Мы направились обратно к выходу по длинным коридорам; мама держала меня за руку, как пятилетнего мальчика. Наконец дошли до входа в больницу, и двери – вжжик – открылись перед нами. Хорошо было оказаться на улице, даже в холод и дождь.

Мама отпустила мою руку, и мы пошли к парковке. Потом она остановилась и прислонилась к паркомату. Я посмотрел ей в лицо. Оно было мокрым. Непонятно, от слез или от дождя.

– С ним все нормально?

Она покачала головой и пошла дальше.

На стекле машины красовался штраф. В обычный день это дико разозлило бы маму, но только не сегодня. Сегодня ей было плевать. Она просто села за руль, и машина тронулась, медленно-медленно. Мама смотрела в одну точку, как герой фильма про зомби.

– Что произошло? – спросил я, умирая от любопытства.

Мама начала рассказывать с огромными паузами между словами, как будто разговаривала с иностранцем.

– Каллум с кем-то подрался на улице. Упал и разбил голову о тротуар.

Получается, папа не воспользовался оружием, а сделал все голыми руками. Своими мягкими, как хлеб, руками.

Не знаю, как ему удалось завалить ими ЖП, но факт есть факт.

– Он в тяжелом состоянии, Дэнни, – сказала мама, давясь словами. – Каллум в коме.

Слышал о таком. Это когда человек спит и ему нереально трудно проснуться. И сон может длиться целую вечность.

– Он очнется?

– Господи, я надеюсь, что да.

Хоть бы нет.

Знаю, знаю, так нельзя думать. Но я ничего не мог с собой поделать. Этот мужик неоднократно делал больно моей маме. Если ему станет лучше, он