Родной дом - Нина Александровна Емельянова

«Ну чего ты? — спросил Антон. — Иди-ка, а то без тебя уйдут».

И Витька, полный благодарности к другу и тем более чувствуя себя виноватым, быстро побежал к дому. Теперь он мог пойти на Ингу!

Но только он успел свернуть в проулок около дома, где жил счетовод их колхоза Серегин, как из ворот выскочил Прошка серегинский и засвистел. Сейчас же из-за бани показалось трое ребят, которые всегда дрались с Витькой и Антоном. Старший из них, Петька, учился с Виктором, но остался на второй год в шестом классе и совсем «отбился от рук»: обзавелся двумя дружками, которые курили открыто; их даже кто-то видел пьяными. Жил он у брата — шофера МТС.

— Эй, — закричали они, — дядин племянничек! Зачем сюда пришел?

— Вас не спросил! — крикнул Витька, на всякий случай оглядываясь, не появится ли Антон, хотя знал, что а поле ему надо было идти в другую сторону.

— Не спросил, так получишь без спроса!

Почему на этот раз Прошка объединился с Петькой, Витьке было ясно: Прошка и его сродный брат Иван приходили играть в шар-бабу, но зачем-то утащили и спрятали шарик. Шарик Витька нашел и отобрал, сказав, что больше не примет их играть в шар-бабу. И они обозлились.

Все четверо наскочили на Витьку, и Петька жестоко ударил его в грудь. И, как всегда, когда Витька сердился или волновался, он закусил губу и, побледнев, стал совать кулаками направо и налево, задорный в драке.

Все-таки, когда он вырвался и побежал домой, спина и плечи его сильно болели.

Идя рядом с дядей Алексеем, Витька вспомнил, как он побежал от ребят, но это его не встревожило: все-таки он был один против четверых и двух из них успел хорошо стукнуть.

— Ну, что же там случилось, у твоего друга? — спросил дядя. — Пустяки, наверное?

— Да нет, дядя Алексей, не пустяки. С Поликарпом правда так получилось…

— Из-за чего же?

— Я не спросил у него… Но только никаких папирос он, конечно, у Крота не брал!

Дядя посмотрел на Витьку очень внимательно. А Витька еще долго укорял себя за Антона, пока прелесть летнего дня не стала решительно отвлекать его от тяжелых мыслей.

В ИНГУ!

Мать шла босиком, неся в руках завернутые в газету новые коричневые туфли на каблуках, ступала маленькими ногами по траве и рассказывала, как хорошо стоит Инга, какие там красивые озера и как весело было там работать и отдыхать. Схватив Витьку за руку, она легко, как девочка, сбежала с ним по крутому берегу к озерку, блеснувшему у дороги, и нарвала большой пучок дягилей. Мать, как букет, несла перед собой толстые зеленые стебли с разрезанными крупными листьями и вместе с Витькой лакомилась съедобной сердцевиной стеблей.

За деревней открылись луга с березовыми перелесками, а там, за холмом, дорога пошла среди необозримых полей пшеницы. Пшеница была рослая и густая, с крепким стеблем; желтеющие крупные ее колосья тесно сливались в сплошной колеблющийся ковер.

Все по этой дороге было хорошо знакомо Виктору: вот прошли крутую излучину Светлой, огибавшую круглый остров, и место это называлось «в кружке». Там, рассказывал он тете Лизе, было «страшно много малины», и она скоро поспеет. Вдали, в стороне от дороги, на правом, высоком берегу Светлой виднелся ровный ряд домов деревни Строковой. С холма открылась впереди синяя, манящая полоса тайги.

Отец и дядя Алексей всю дорогу сегодня шли вместе, дружно и весело разговаривая между собой. У Березового ключа напились чистой холодной воды. И, когда выходили из лощинки, отец сказал:

— Три года тут езжу, смотрю на эту вот березку — хорошие из нее выйдут вилы-тройчатки! Нынче придется ее срубить.

Не доходя километра до Инги, мать вымыла ноги в болотистой речке с темной водой, обулась и побежала вперед, размахивая свежей березовой веткой. А завидев издали над высокими зелеными березами гонкий шпиль сухой лиственницы, остановилась и, волнуясь, сказала:

— Вон, вон наше кладбище завиднелось!

Как и говорила мать, деревня Инга стояла на красивом месте. Сразу за огородами под высоким обрывом широким плесом текла река Светлая, белея песками на правом лесистом берегу. С другой стороны, за поскотиной, среди лугов, виднелось голубым кольцом прелестное озеро Таганайка, совершенно круглое, с большим низким островом посредине.

Поля вокруг Инги были широкие, гладкие. По густой пшенице виднелся кое-где засорявший ее осот. Мать сказала с укором:

— Подготовили бы пары получше — не было бы и осота.

Ей казалось, что на родных ей полях теперь все делается хуже, чем было при ней, когда она работала здесь сама.

— Ну как же тут весело было! — Она говорила про веселое, а глаза смотрели печально. — Всем народом идем, работаем, домой возвращаемся — песни поем…

Но, когда дорога подошла к берегу реки, мать опять развеселилась, сгребла Витьку в охапку, повалила его на мягкую траву и закричала, как маленькая:

— Держись, сынок!

На берегу Светлой их встретил дядя Филипп. Он подъехал на велосипеде, посадив на раму младшего сына Митюшку. Все уселись на траве отдохнуть. Митюшка все баловался, а дядя Филипп его еще и по голове гладил, как маленького.

— Встречать вас поехали, гости дорогие, — говорил он. — А после обеда хотите — коней наших покажу, а хотите — с бреднем поедем. Все в наших руках! — Положив велосипед на траву, он подошел к берегу.

— Филипп наш — любитель коней, — сказала мать. — Как ни трудно мы жили раньше, а конь у него был добрый. Он сам его выходил из жеребеночка малого. Себе откажет, а уж ему даст.

— Люблю! — подтвердил дядя Филипп. — Потому и конюхом работаю.

— Да я уж знаю, — улыбнулась тетя Лиза, — как вам тогда цыган говорил: «Век с конем не расстанешься!»

— А расстался же со своим Карим. — вздохнул дядя Филипп, — когда в колхоз вступал. Этому коню цены не было, только что не говорил.

— И по сей день жалеет, — улыбнулась мать, — что такого коня в колхоз отдать пришлось.

— Ты, Настя, этим не шути, — остановил ее отец. — Филипп с молодых лет такой: как решит, вовек не отступится, но сразу сердцем оторваться не может, жалеет, себя переламывает.

— Коня до слез жалел, — сказал дядя Филипп, — и нынче держу от него породу, за что колхозу и премию дали. Вот и Григорий живой из-за того коня.