Родной дом - Нина Александровна Емельянова
— Как было коня не дать! — отозвался дядя Илья. — Много раз Григорий на волоске висел. Легко ли овраги переплывать: они в половодье весной как вздуют — черт его знает, хуже реки, куда!
— Однажды чуть не нырнул совсем — конь спас: повернул в другую сторону и вынес. А вода весенняя ведь холоднее осенней. Так у нас всегда Филипп говорит, — подмигнул дяде Илье отец, и таким молодым и сильным показался он Витьке! — Колхоз зарегистрировали, — продолжал отец, — но сказали, что никакой ссуды сейчас дать не могут. А у нас только и надежды было на ссуду. Ну, вернулся я, собрали мы с Филиппом новых колхозников и решили просить помощи в строковском колхозе: они образовались на год раньше нас, и урожай у них был хороший. Опять же меня и послали в Строково… Доправился и туда! Дали нам семян. На удивление, быстро дали, а ведь половину по дворам собирали из розданного на трудодни! Все понимали, что у нас момент дело решает, меня и не задержали вовсе. У меня и сейчас по спине мурашки бегут, как вспомнишь дорогу — два раза в Усть-Светлую да в Строково. Пока ездил простой, один, еще душа не болела, а тут ведь тяжелый груз — семена! Нам они были дороже золота — залог новой жизни. Вот что надо довезти в сохранности, а как довезти? Река-то разлилась, самое половодье было…
Отец замолчал, потянулся за кисетом с табаком и не торопясь закурил;
— Ну, и что? — спросил, замирая, Виктор. — Довезли?
— Раз нужно — довезешь! Тут уж телегой на конях до реки, а там я в лодку погрузил драгоценный свой груз и, конечно, не без смекалки действовал… — засмеялся отец, и Витька понял, что ему приятно вспоминать, как он справился с трудной своей задачей. — Бревешки к бортам подладил, да и поплыл. Э-эх, широка бывает Светлая весной! Плыву, как среди моря, день мглистый, гляжу — не натолкнуться б мне на что, запаса в лодке маленько. Встретили меня наши колхозники, прямо сказать, хорошо!.. Посеяли, да! — Отец застенчиво улыбнулся. — Тут меня в правление выбрали, и началась моя новая жизнь вместе с Настей. Урожай сняли такой, что в первый же год расплатились с долгами. И потянулся народ в колхоз.
ИСПЫТАНИЕ ДРУЖБЫ
«На Ингу», как обычно говорили, было решено идти одним только взрослым.
Федя стал было проситься с матерью, но та сказала коротко:
— Нельзя, сынок, ты еще маленький.
Федя немного поплакал, но скоро нашел себе забаву — гонять с огорода соседских кур. Витька же не стал умоляюще смотреть и просить, а на другой день, встав раненько, без приказания матери отправился на огород. Он крепко заделал все лазейки в изгороди, чтобы не пролезали свои и соседские поросята, и стал аккуратно подсеивать редис.
— Ну, видно, нечего делать, — сказала, смеясь, мать: — ум взрослый — значит, и пойдешь со взрослыми.
— Я, мама, когда вернемся, ни от какой работы не откажусь! — сияя, сказал Виктор.
— Ладно, ладно, сынок, я уж с тебя спрошу. Полезь-ка на подызбицу, собери яйца.
С подызбицы Витька услышал шум и крики: на соседнем дворе соседка, тетка Матрена, жена председателя сельсовета Леонтия Персикова, ругала своих детей. Витька привык к тому, что его мать всегда «приказывала» детям всякое дело спокойным, тихим голосом, не ругалась и сердилась лишь в редких случаях. Поэтому Витьке очень интересно бывало слушать, как разбирается со своими детьми соседка. Она была молодая и толстая, с пустым каким-то голосом, постоянно в нем была жалоба и досада. Даже корову она доила с причитаниями: «Чтоб тебя паралич расшиб, змея подколодная! Стой, зараза!» Корова стукала ногой о ведро и уходила. Тетка Матрена кричала: «Стой, Дунька, тебе говорю! Стой, змея вертоголовая!»
Иногда Витька примеривал, не подойдет ли ему какое-нибудь словцо из ее запаса для употребления на улице. Случалось, он и перенимал одно-другое, даже стал было дразнить Катину подругу Ларису «вертоголовой», но скоро перестал: нельзя сказать, чтобы это слово очень нравилось ему самому.
Сегодня Витьке некогда было вслушиваться в резкий и грубый голос «тетки Мотьки», как называли соседку и сам Витька и все его товарищи, но все же интересно было знать, на что она рассердилась.
Виктор перешел на другой край подызбицы и заглянул на соседский двор. Краснощекая тетка Матрена стояла с березовым прутом в руке посредине двора и кричала, как всегда, на детей: «Не мог тебя черт утащить! Провалиться бы тебе сквозь землю! Разнежили тебя, видно, сглазили! Сатана тебя родила!..» Витька всегда удивлялся полному неправдоподобию того, что желала своим детям соседка и что могло произойти от этих пожеланий с толстенькой двухгодовалой Веркой и старшей Таней, ровесницей Феди. Одно только последнее выражение еще имело долю вероятия: все соседи называли тетку Матрену «сатана в юбке».
Витька, знавший всю подноготную соседних семей, и раньше догадывался, что значит в семье глупая, сварливая и злая женщина, а сегодня он ясно это понял. Тем радостнее было видеть легкую, подвижную фигуру матери, веселое ее лицо с широко открытыми серыми глазами, милое такое лицо. Витька, конечно, помнил, что и его мать нередко ругала их с Федей и призывала ангелов небесных, чтобы они рассудили, можно ли Витьке купаться по три часа, пока он совсем не посинеет, да еще втравливать в это дело маленького Федюшку. Витька думал, что любой ангел в этом деле не судья, а Федька хоть маленький, да удаленький, и с реки его вытащить не так-то легко.
— Ой, да где же наш самый главный работник? — смеясь, позвала снизу мать. — Спускайся, сыночек, пора идти.
Витька заторопился и высунулся так, что тетка Матрена его увидела.
— Ах ты, зараза! — закричала она. — С Антошкой связался, воровская команда! Чего еще задумали?
Витька, боясь связываться с соседкой, молча спустился с лестницы, но «тетка Мотька» вышла из ворот на улицу, и Витька снова оказался на виду.
— Тихенький сегодня, помалкиваешь! — закричала она, видимо вспомнив, что Витька не всегда бывал молчаливым. — Папироски-то небось вместе с Антошкой думали курить? Ну, мало твоему Антону не будет!
Мать выглянула из окна на улицу и спросила соседку,
