Родной дом - Нина Александровна Емельянова
— Не своей рукой, так Антоновой возьмет! Поликарп-то весь обвязанный ходит — он ему, злое семя, руку прокусил до кости! Хотел папироски стащить, а Поликарп его руку! Антошка и вцепился зубами.
— Витька! — закричала мать.
Витька, растерянный, стоял у крыльца, держа в руке картуз, полный яиц.
— Я тут, мамка, — ответил он, — сейчас яйца занесу.
— Он папироски на подызбице прятал! — крикнула соседка.
Услышав шум, на крыльцо вышел дядя Алексеи. Ничего нельзя было поняты кричала соседка, кричал Витька что он «не брал», кричала мать: «Чтоб глаза мои этого Антошку больше не видали! Чтоб не смел ты к нему ходить!»
— Погодите! — на вид спокойно сказал дядя Алексей, но Витька заметил, что брови его нахмурились и глаза смотрят строго. — Прежде всего, как Витька мог прятать папиросы, которые Антон только еще хотел стащить? И почему ваш продавец «весь обвязанный», когда у него только рука укушена? Вот сколько неточностей!
— Люди видели.
— А вы сами-то не видели?
— Где же я увижу? Мне от детей ходу нет. Но раз люди говорят…
— ….то лучше сначала проверить, а потом распространять. Ты, Виктор, знаешь что-нибудь об этом деле?
— Ничего не знаю, дядя Алексей.
— Ну вот, придем с Инги и разберемся. Так, Настя?
— Да уж брать ли Виктора?
И тут дядя Алексей совсем рассердился:
— Почему же не брать, если он ничего об этом и не знает? Что же это. Настя? Позволяешь оговаривать сына в том, чего и не было вовсе…
Тетка Матрена, крикнув что-то язвительное про московских, быстро исчезла.
— Ой, какой же ты сердитый бываешь. Алексей! А я и не знала, — как будто шутливо сказала мать.
— Нет, не сердитый, а возмущаюсь я, это верно. … Ты, Виктор, хочешь пойти с нами?
Витька, сжав губы и побледнев, сказал:
— Только… мне пять минут. Я к Антошке сбегаю.
— Ах, матушки! Отец! — закричала мать. — Ты ничего не слышишь! Я Витьке приказываю не водиться с Антошкой, а он слухом не слышит — к нему идет!
— Пусти его, мать, пусть идет, неожиданно отозвался из избы молчавший все время отец.
И Витька помчался. Все-таки понял дядя Алексей, что на них с Антоном наврали!
И, когда через четверть часа запыхавшийся Витька, весь красный, вбежал в избу, все затихло, будто ничего и не случилось. Отец взглянул вопросительно.
— Антон уехал на покос, — ответил Витька. Голос у него был унылый.
— Знаешь, Витя, ты с ним дружбу не теряй, — сказал дядя Алексеи.
Разве Витька сам не знает… и разве только что не случилось так, что он мог потерять эту дружбу?
Отец и мать оделись по-праздничному и казались моложе и красивее. И Витьке мать велела надеть чистую рубашку, вслух удивляясь, когда он успел так испачкать вчерашнюю и даже разорвать рукав. Катя с Андрейкой на руках проводила всех до околицы. Федя уже давно убежал играть с мальчишками.
— Вот вы. мама, Витьку взяли, а меня нет, — сказала Катя с легкой укоризной. Она знала, что Андрейку не с кем оставить, но все-таки ей было завидно, что Витька идет в новой рубашке и с большими.
Когда Катя повернула обратно, отец сказал:
— Ты, Алексей, понимаешь, что хоть Катя и старше Витьки, да и поумнее, но по-деревенски после Василия он считается старшим мужиком в семье. Да он и расторопный у нас — на собрания колхозные уже не раз ходил.
Витька взглянул удивленно: отец редко хвалил его.
— У нас Федя родился в середине зимы, — продолжал отец, — я как раз поехал с отчетом в Усть-Светлую, меня там задержали. Так Витька пошел в правление, да и говорит председателю: «Дядя Степа, у нас мамка братишку родила, а в избе холодно. Привези нам воз дров». Приезжаю — дрова под навесом.
— И ведь я хоть бы слово ему сказала! — добавила мать. — Накинул шубейку и ушел. Ну, думаю, пошел мой сынок греться к соседям. А к вечеру везут дрова. «Где, спрашивают, тут у вас хозяин, какой в правление приходил?» Витька и выходит, указывает, куда складывать.
И она засмеялась.
Сегодня, когда все шли в деревню, где мать родилась и выросла, какой же она стала веселой! Она помолодела за какой-нибудь час. Ей вспоминалось только хорошее, и Витька угадывал, что сейчас мать не может думать о дурном, потому что она радуется встрече с милыми местами юности, где прошли первые годы ее жизни с отцом и куда она уже года три все собиралась сходить с ребятишками, хотя до Инги было всего семь километров.
Но нелегко было на душе у самого Витьки. Понятно, что отцу и матери Витька кажется хорошим, заботливым мальчиком. Может быть, в раннем его детстве он и был таким, но теперь, видно, испортился: соображает хуже маленького! Как это он мог сегодня так обидеть друга?
Отвечая отцу, что Антон уехал на покос, Витька не сказал, что он успел поговорить с ним. Антон клал в сумочку «запас» — хлеб и бутылку молока, — когда Витька вбежал в избу. Тетки Анны в избе не было.
«Антон, чего тетка Мотька говорит? Правда, будто ты руку Кроту прокусил?» — выпалил он, ожидая возражения: «Это-то, уж конечно, ерунда!»
«Ага, — кивнул головой Антон. — Правда».
Витька опешил. Он и к Антону-то побежал, чтобы с великим возмущением предупредить, какие лживые слухи распускает о нем тетка Мотька, да еще и Витьку путает в это дело. И вдруг сам Антон говорит, что это правда!..
«Антоша! И… и ты вправду папиросы взял у Крота?» Антон взглянул, и долго суждено было Витьке вспоминать этот взгляд.
«Дурак»! — сказал Антон коротко и вразумительно, ничего не объясняя: уже не требовалось объяснений. И Витька с упавшим сердцем повторил себе: «Дурак!»
Он не мог сдвинуться с места. Как же теперь их дружба с Антоном? Он хотел найти какие-нибудь хорошие слова. которые могли бы поправить или совсем уничтожить те, вырвавшиеся у него. Но таких слов не находилось. Он долго молчал. Потом спросил, запинаясь:
«Ты… ты на покос?»
«Видишь, что запас беру», — ответил Антон.
Спрашивать было больше не о чем. То, что он мог так подумать про Антона, жгло Витькино сердце.
«А мы на Ингу уходим с дядей Алексеем», — краснея, очень тихо, почти шепнул он, думая, что теперь уж никуда не пойдет.
«И я бы с вами пошел, да нельзя, — как всегда, открыто, сказал Антон. — А ты, конечно, пойди, дядя-то скоро уедет».
На сердце у Витьки защемило еще пуще.
«Знаешь, Антон…,» —
