Родной дом - Нина Александровна Емельянова

— Брат — мастер и на воде, — сказала мать. — С ним бродить поезжайте — залюбуетесь. Только я уж с вами ни за что не поеду.

— Что так? — спросил дядя Филипп.

— Воды боюсь… Случай-то какой был на днях у нас! — всплеснула руками мать. — Наташка, подружка Катина, тонула, а Катька наша кинулась ее спасать, да чуть сама не пропала. Вы разве не слыхали?

Дядя Филипп ответил, что у них в Инге об этом слышали и сильно хвалили Катю.

— Ох, и испугалась я: привел ее Матвей, губы у нее синие, волосы мокрые… «Мама, говорит, вы не пугайтесь, я Наташку вытаскивала». Я — плакать: «Дочка, как ты насмелилась? Страшно ведь тонуть». А она: «Тут, мама, о себе не думаешь. Да я и надеялась на себя». Платочком покрылась новым, да и пошли с Матвеем. А я после этого как на реку иду, меня всю бьет.

— Что говорить, я ведь тоже несколько лет воды боялся.

— Ох, Филипп, у тебя и вовсе случай был страшный! Расскажи-ка Лизе с Алексеем.

Дядя Филипп оглянулся.

— При Надежде никогда не рассказываю, — сказал он. — Ну, уж пока ее нет, расскажу, что ли… — Он сел на траву рядом со всеми и начал: — Вода у нас вёснами бывает большая. Наше озеро Таганайка от реки и образевалось: была круглая такая излучина, весной большая вода пробила себе новое русло, и постепенно нанесло песком перемычку, как у вас, Григорий, в старой Светлой-излучина эта от реки и отделилась. Во время паводка у Светлой большая сила воды образуется и главная струя бежит около деревни под обрывом. Аккурат мы на этом месте и сидим.

Той весной вода была, как в нынешнем году, большая Тут, под берегом у нас, течение было страшное и воду закручивало, как в омутах.

Я у себя во дворе что-то работал, когда закричали с реки: «Тонет, тонет!» И крик женский, такой пронзительный. …

Я как был кинулся к реке, бегу, и мне представляется — вроде женщина упала, а может — мужик.

Подбегаю — великая ширина воды передо мной… Женщина кричит мне: «Митюшка твой тонет, Митюшка!» А Митюшке четыре года было.

Смотрю с обрыва — воду подо мною вертит, и плавает на этой воде Митюшкина шапка… Силюсь разглядеть — не мелькнет ли хоть ручонка его? Нет, ничего не видать. Беда!

А женщины кричат: «Ниже, ниже по воде!» Глянул туда и вижу: несет его вода — он в полушубочке был и подпоясан; полы раскинулись по воде, и его так, стоймя, и уносит.

Я хотел было вплавь, но как-то смекнул, что берегом быстрее нагоню. Бегу, скидаю сапоги по дороге… Добегаю, а его уже затягивает, он ручонками взбрасывает… И опять мне в ум впало: если кинусь позади него, волной Митюшку захлестнет и еще ниже забросит, а там на мысу водоворот большой.

Кинулся перед ним, гляжу — уже нет его на воде… Я — нырять, руками в воде шарю: нет и нет! И вдруг наткнулся ногой… Однако это Митюшка! Нырнул, ухватил, щупаю — он!

Выплываю с ним, а самому едва можно держаться: студеная вода, весна. Меня уже от мыса отбрасывает. Зубы стиснул, борюсь… Выгребся, выполз на берег, Митюшку положил, сам пал, не шевелюсь. Народ Митюшку подхватил откачивать. А у него губенки сжаты были — с испуга, верно: он воды внутрь много-то не успел захватить. Слышу, задышал сынок!

Надежда бежит без ума, кричит: «Митя, Митя, Филипп Филипп!..» Слышу, а сам крикнуть не могу.

Увидела — грянулась оземь около нас. Потом давай Митюшку подымать… Меня уж народ повел. Дошли до избы как пьяные. Тут жена дяди Евстрата вина принесла бутылку; я выпил, Митюшку всего крепко растер — да на печь, И отогрелись.

— То-то ты, Филипп, всегда говоришь, что весенняя вода холоднее осенней, — помолчав, сказал отец. Видно, запомнил ты ее на всю жизнь.

— А как же! Года три воду видеть не мог: погляжу — Митюшка плывет… Да вот и балую его, даже чересчур, на свою шею.

Дядя Филипп встал, за ним поднялся дядя Алексей. Словно издали, Витька услышал — зовет Митя:

— Витюшка, да ты что, спишь, что ли?… Папаня, он не идет!

А Витьке виделось: бьет под берег тяжелая свинцовая вода, завертывается уловом, как в омуте, на воде плавает Митюшкина шапчонка, сам Митюшка плывет стоймя, в желтом полушубочке, и дядя Филипп, большой, без шапки, бежит по берегу, сбрасывая сапоги… Женщины кричат ему: «Ниже, ниже по воде!..» И тут же рядом видится ему: против их водоноса уходит под воду черная головка сестры…

До горячего, сжатого рассказа дяди Филиппа Витька почему-то и не задумывался о поступке Кати: ну, купались, ну, бросилась за Наташкой, дело-то не очень трудное, раз умеешь плавать. Витька ведь тоже мог бы справиться… Но что было бы, не сообрази дядя Филипп кинуться вперед перед Митюшкой или если бы Катя не успела подхватить Наташку? Все зависело от мгновенного их решения: маленько бы подумай они о себе: «Вдруг я пропаду?» — чуть задержись, и могло бы не быть ни Наташки, ни Митюшки вовсе никогда. Вот в чем главное. Они ведь людей спасали!

Витьке не раз приходилось слышать: только кто-нибудь припомнит бывший с ним случай, тут и другой расскажет такой же, пережитый им. Но как же все-таки удивительно, что самые обыкновенные люди, а так геройски поступают? Тут собираешься стать героем и не знаешь, куда бы только двинуться, за какое бы дело взяться, чтобы отличиться, а тут нате: и сестра и дядя — оба справились в такую трудную минуту…

— Идем же, идем, сынок! — подняла Витюшку мать. — Ишь, как задумался! И не слышит!

И Витька побежал за всеми.

— А как у вас, Филипп, с охотой? — спрашивал дядя. — Около Кедровки уток, я вижу, полно, да вот ружья у Григория нет. Конечно, сейчас еще рано…

— Так ты, Алексей, к открытию охоты ко мне приезжай; у меня два ружья, оба хорошие. Сибиряки плохое оружие не любят.

— Да, уж сибиряки такие, — с гордостью сказал Витька, думая о дяде и сестре, — это верно.

— А ты сам, Виктор, как себя считаешь? — спросил дядя Алексей.

— Я, дядя Алексей, сибиряк природный.

— Природный-то, может быть, — потрепал он Витьку по плечу. — А где у вас, Филипп, коренных сибиряков больше — в Инге?

— У нас в Инге много народу из ссыльных. Отец Степана Пермякова на Уральском заводе в девятьсот пятом году Фогеля, управляющего, убил.