У зеленой колыбели - Арсений Иванович Рутько

— Пойдем? — спросил Павлик.

— Лучше не надо.

Но радоваться пришлось недолго. Афанасий Серов и механик куда-то торопливо ушли и через полчала вернулись с новой пилой.

— На склад ходили, — догадался Павлик.

— Ну да! У них там, наверно, много…

Только часа через два мальчишки осмелели подойти к пилораме. Однако никто не обратил на них внимания, механик решил, что история с гвоздем — случайность. Пила, у которой были выщерблены четыре зуба, валялась прямо на земле недалеко от локомобиля. Присев возле нее на корточки, мальчишки с ненавистью рассматривали блестящую металлическую поверхность, отражавшую их руки и лица.

— Чисто тебе зеркало, — сказала Кланя, проводя пальчиком по нагретому солнцем диску. — У-у, зубастая! Подавилась, проклятая?

Потом Павлик предложил пойти на мельницу посмотреть склад — интересно, сколько же у них там запасных пил. Пошли. Но мельница была заперта, на новых дверях висел огромный черный замок. Окошечко было забито досками, и заглянуть внутрь не удалось.

Они посидели у остатков плотины, глядя, как тянутся в воде, увлекаемые течением, длинные зеленые водоросли — русалочьи волосы, слушая стеклянный щебет ручья. Здесь лес стоял еще не тронутый, и странно было думать, что там, откуда они только что пришли, лес вырублен, повален, что там воют пилы и безостановочно тюкают топоры и белый дым поднимается над погребальными лесными кострами.

— А знаешь чего? — шепотом спросил Андрейка, касаясь уха товарища. — Ежели бы спалить. А?

— Что? — так же шепотом спросил Павлик.

— А склад ихний. А?

Павлик вздрогнул и оглянулся на мельницу. Ее бревенчатые стены, сложенные из сухого старого леса, наверно, сгорели бы, как факел.

Мельничка была брошенная, ветхая, никому не нужная, — кто бы стал такую жалеть? Но что-то пугало Павлика в предложении Андрейки — ведь это было уже самое настоящее преступление. «А против кого преступление? — спросил он себя. — Против этого гада Глотова? Против Серова, который разбил голову деду Сергею? Так их и надо».

Андрейка во все глаза смотрел на Павлика, в его синеватых глазах застыло выражение напряженного ожидания. Но говорить им мешала Кланя.

— Ты цветов, что ли, насобрала бы, — сказал Андрейка. — Ишь сколько их.

— Ромашков тут завсегда полно, — отозвалась Кланя, вставая. — Я всем нам венки заплету…

— Вот-вот…

Девочка отошла в сторонку и, мурлыкая себе под нос «Цветик аленький, цветик маленький!», принялась собирать ромашки. А мальчишки смотрели друг на друга и не решались продолжить страшный разговор.

В стороне дороги послышались голоса, скрип тележных колес, ленивое понукание.

— Кто это?

Из-за деревьев показались две телеги, возле которых шагали возчики, следом за ними катился тарантас Глотова. Мальчишки, притаившись, ждали.

Телеги подъехали к мельнице. Глотов еще издали увидел замок на двери и длинно и грубо выругался. На телегах, укрытые рогожами, лежали мешки и ящики, мотки проволоки, круги веревок, инструменты.

Оглядевшись, Глотов заметил ребятишек.

— Ей вы! — обрадованно крикнул он. — А ну, мотайте на лесосеку! Да поскореича! Рыжего этого моего десятника — Серов по фамилии — сюда гоните. Аллюр три креста! По конфетине заработаете. А?

Мальчишки переглянулись.

— Пошли.

Кланя брела сзади, на ходу плетя венок, распевая свою песенку про аленький цветик.

— Это, значит, пайки привезли, — сказал Андрейка. — Теперь мельницу не больно-то тронешь. И сторожей, наверно, поставят, да и так нельзя… потому — хлеб…

Выполнив поручение Глотова, они ушли до вечера на Сабаево озеро, переплыли на свой «Необитаемый остров» и сидели там в шалаше грустные, притихшие, словно больные, даже играть в робинзонов не было ни желания, ни сил.

Что же оставалось делать? Примириться со всем, сесть сложа руки и с бессильной горечью наблюдать, как одно за другим падают прекрасные деревья, как все ширится вокруг кордона безобразная пустыня, истоптанная лошадьми, вспаханная глубокими бороздами, прочерченными по земле вершинами мертвых дубов, подтаскиваемых к пилораме? Уже метров на двести, а то и на все триста отступил от кордона лес, только кое-где сиротливо зеленели пощаженные случайностью тоненькие рябинки или молодой дубок, еще не достигший рокового возраста, обрекающего его на смерть. Кучи обгорелых сучьев, потерявшая свои живые краски присохшая листва и родничок, забитый лошадиными копытами, — на все это трудно было смотреть без глубокого сердечного волнения, а иногда и без слез.

Кордон, ранее надежно укрытый зеленью леса, теперь безобразно торчал на бугре, рядом с пожарной вышкой и соснами. Кордон теперь казался уродливым, бессовестно обнаженным: стало видно, что это лишенный всякой сказочности и романтичности деревенский дом, старый, с темными стенами, с маленькими подслеповатыми окошками, с заплатанной в нескольких местах крышей. Вместе с лесом от кордона отодвинулись и птицы; теперь по утрам, на заре, не стало слышно серебряных голосов, высвистывающих ежедневный гимн нарождающемуся дню. И августовское солнце, уже, правда, притомившееся за лето, с удвоенной яростью набросилось на новую жертву, до сих пор накрепко защищенную от него зеленым ковром.

Жить на кордоне Павлику сразу стало скучно и тяжело.

Ночи тоже не приносили отдыха и покоя, мальчишки подолгу не могли уснуть, а когда засыпали, им снились тяжелые кошмарные сны: падающие дубы и локомобиль, сам, без помощи лошадей и людей, передвигающийся по лесу, и Глотов в красной, палаческой рубахе, гоняющийся за мальчишками с поломанной иззубренной пилой.

Ночи стали темнее, луна стремительно шла на ущерб, крупно посоленное звездами небо поднялось выше и почернело, душный ветер стучал оконными ставнями, дребезжал стеклом, словно одинокий путник, который просился переночевать.

Через два дня после поломки пилы локомобиль перетащили от кордона вслед за отступившим лесом, — казалось, лес, испуганный, отбежал в сторону, а локомобиль догонял его, выдыхая белые горячие клубы пара, сверкая своим единственным глазом, в котором трепетала у красной черты тоненькая черная стрелка.

Первую партию клепки, несколько сот тюков, уже отвезли на пристань, чтобы отправить ее дальше, — мальчишки не знали точно куда, но знали, что куда-то очень далеко, за границу, в страны, где много винограда и где делают из него вино. Правда, Глотов, глубокомысленно морща брови, раза два принимался рассказывать лесорубам, что в новых дубовых бочках, вино получается «куда как хуже», чем в старых.

— Но ведь и, то сказать надо, — важно говорил он, — одними старыми теперь не обойтись. Вина требуется много. В других-то странах — не у нас. А? Ето у нас, можно сказать, жрать нечего, а там не то хлеба, а етих вин всяких реки текучие! И хотя там революций и не было и всякая, как говорят наши товарищи, подлая кровавая буржуазия у власти пребывает, однако же вина — не в пример нашим. А? Шампанское, скажем, или там