Термитник – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева
"Донесли, значит, – подумала народная артистка Эмилия Сухотина. – И наверняка директриса школы, партийная карьеристка в безбожные, далёкие советские времена. Опасно было не только иконы писать или детей крестить, но и крестик носить. Да что там…"
От комнатной духоты у нее слегка закружилась голова. Приазовская сухая жара была ей не в новинку, и все же… И тут артистка ясно ощутила на щеке горячее дыхание ветра из открытой форточки. Он словно прикоснулся к ней, шлёпнул по щеке и отлетел. Ох, уж эти летние гастроли… И эта дорога от Бога – до самого Таганрога…
Двадцать три
Он не разрешал ей принимать горячую ванну. Потому что могли пострадать антикварные литографии на стенах. Отсыреют, дескать, потеряют товарный вид. Она имела право только на быстрый душ, желательно, не очень горячий, без пара. Шотландия оказалась страной не просто сырой, но ещё и знобкой – и зимой, и летом. В квартире не было центрального отопления (дорого). А в старинные камины муж давно вставил электрические обогреватели, симулирующие пламя. Но и они из экономии включались редко. Зачем, если в постели есть электроодеяло. Хорошо, хоть не глиняные шотландские бутыли, доставшиеся ему от родителей. Раньше шотландцы туда наливали горячую воду и прогревали постель. Жили в холоде и никогда не болели! Да и кровать, говорил муж, специально такая узкая, double, а не King size, так что они легко обогреют друг друга своими телами. Чем плохо? Что ей не нравится? Разве в Душанбе у родителей ей было лучше? Там соседи таджики давно намекали, что пора этим русским убираться в Россию! Уже все из этой новостройки уехали. Только их семья и осталась. Мать плакала ночами. Они полжизни ждали эту квартиру. Их молодыми специалистами направили на работу в эту южную советскую республику. По общежитиям слонялись. Как теперь всё это бросить? Зеркала, шкафы, серванты. Заново не наживешь, но и на себе не увезешь. Да и куда? Отец из Саранска. Мать с Украины… Ирина выключила едва теплую воду, укуталась в большую махровую простыню и вышла в огромную, холодную, темноватую от громоздкой антикварной мебели гостиную. Наверное, у неё такая карма! Судьба-индейка: всю жизнь мыться полухолодной водой и тосковать по душистой, пенистой ванне. Разве забудешь, как мать орала, что в их новенький квартире от горячего пара в ванной скоро кафель отвалится! Ишь повадилась там баню делать, пару напускать. В жару горячей водой не моются! – криком кричала. И казалось, что готова была замок на дверь ванной повесить. Ирина вытянула ноги к фальшивому камину. Зная, что если один бок прогреть, то второй вскоре окоченеет, она брала в кабинете мужа рабочее кресло на колесиках, чтобы легче было вертеться, поворачиваясь к скудному теплу. Ну, что ж, как говорила её старенькая нянечка-украинка: "Бачилы очи, шо купувалы, йиштэ, хочь повылазьтэ!"1
И то правда.
Двадцать четыре
"Витя-витя-витя-витя…" – жалобно взвыла сигнализация на его новенькой машине. И он выглянул в окно. Фиг что рассмотришь с десятого этажа в такую морось! А уж пока дождешься лифта да обогнешь их длинный дом. Дом без подземного гаража в новостройке 70-х… Ни продать, ни обменять такое жильё практически невозможно. Он все же накинул куртку и пошел к машине. Но её и след простыл. Ну, и сам он простыл конечно же. Заболел от расстройства. Попал в больницу с воспалением лёгких. Были праздники. Он там был никому не нужен. Лежал на каталке в коридоре, на сквозняке. Бредил, повторяя:"Выдача трупов с трёх до шести". Эта фраза врезалась ему в память, когда скорая въезжала во двор районной больницы. Пришла бывшая жена и сказала, чтоб Витя не волновался. Она в отпуске, и если что – сможет забрать его с трёх до шести. Особенно, если на помощь придут его братья, ну, если успеют прилететь в Москву из Уренгоя. Погода не лётная. Эх, зачем же ты не берег себя!
Эх, Витя, Витя, Витя…
Двадцать пять
У этого певца был вид законченного подлеца. Растленка на лице написана.
А это всего лишь образ. Маска. И она пока что не приросла к лицу. Дома, при живой жене и детях, её и снять было можно. Да всё чаще он стал забывать об этом от усталости. Войти в образ, выйти из образа – это сколько же энергии нужно потратить. Не лучше ли быстро пройти в ванную комнату, не поворачивая головы на детские вопли восторга и восклицания жены: "Папа с гастролей вернулся!"
Проскользнуть в спальню и отвернуться к стене. И пусть себе дети прыгают по его спине, а жена, подкатывается под бочок, надеясь на ласку. Лишь бы лица не видели. Испугаются.
То ли он растлил ту случайную девочку, то ли она его…
Двадцать шесть
Оркестр – организм сложнейший. Кто тут какой внутренний или внешний орган, а кто оргАн, понять сразу невозможно. Даже не всякому дирижёру это дано. Ясно только, что правая рука – это первая скрипка. А остальные – поди разберись… Вот как этот игрок на лютне и цимбалах, этакий Лель русоволосый. А по сути – карьерный циник, готовый жениться на своей троюродной бабушке, лишь бы наследство светило немалое. А по пути к этому нелегкому счастью скрипачки и арфистки закормили его эклерами своих плотских страстей. Посему группа ударных и духовых – мужики здоровые, полные сил, ненавидели этого лупоглазого сладкоежку до неприличия. Так о чем тут речь? Кто кого потерял в Париже? Оркестр музыканта или музыкант навсегда потерял тёплое местечко, выездное, с хорошей гастрольной картой? Но факт тот, что после гастролей во Франции оркестр играл всё хуже. Дирижёры менялись, музыканты спивались или увольнялись. Скрипачки вышли замуж, ушли в декрет. Репертуар обеднел. Зрители отвернулись. Зарубежные гастроли сошли на нет. Никто не понимал, что происходит. И только группа ударных и духовых догадывалась, в чем дело. Словно какой-то важный орган вырезали из плоти оркестра. Словно оскопили, кастрировали его,тогда в Париже…
И они каким-то образом были к этому причастны.
