Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Но это ещё не всё. Вернувшись в казарму, мы сдали оружие, противогазы и вещмешки в свои шкафы — а на следующий день моя фляжка снова оказалась без крышки. Её спёрли друзья.
В середине сентября мы вернулись в Москву, получили стипендию за три военных месяца и дипломы об окончании МГУ — специальность «химия», квалификация «химик» — и официальный месячный отпуск. Ни одной тройки у меня не было, но до красного диплома я не дотянул. После окончания университета распределение на работу по специальности было обязательным, и меня оставили, то есть распределили, на кафедру химический кинетики. Работая инженером, я продолжал исследования органических красителей и их комплексов с водородной связью в неводных растворах. В этих комплексах мы изучали перенос протона в основном и возбуждённом состоянии. Красители применялись в лазерных средах, они давали флуоресценцию — светили — с переменной длиной волны испускания, тогда это был передний край науки. Было интересно и даже увлекательно; новые красители постоянно синтезировались и изучались, как и анаболические стероиды.
2.7 Работа инженером на кафедре. — Продолжение тренировок в ШВСМ
В ноябре 1982 года умер Леонид Ильич Брежнев, генеральный секретарь ЦК КПСС, ему на смену пришёл Юрий Владимирович Андропов, выходец из КГБ, этого страшного и невиданного монстра, вскормлённого кровью миллионов невинных людей. По всей стране начались проверки и шуршание: кто когда пришёл на работу или почему так рано ушёл и почему в Москве в рабочее время очереди в магазинах и полные залы в кинотеатрах. На нашей кафедре эти новости обсуждались во время чаепитий, мы шутили и гадали, что будет дальше. Спорт тоже подзатянули — отныне соревнования стали проводиться только во внерабочее время или в выходные дни. Химический факультет МГУ продолжал работать, как работал раньше, однако велено было завести журналы учёта рабочего времени, чтобы каждый сотрудник ежедневно отмечался, когда пришёл и во сколько ушёл; на журналы всем было наплевать, но нас вежливо просили не забывать заполнять их в конце недели. И без журнала на кафедре всем всё было известно про каждого, как он относится к работе и чего на деле стóит; научная работа, по сути, круглосуточная, и если ему действительно интересно, то голова у него всё равно продолжает работать в выходные и праздничные дни.
Я снова разбе́гался и сбросил жир, набранный на военных сборах. В феврале 1983 года я был четвёртым на чемпионате Москвы, пробежал в манеже 3000 метров за 8:13.8; меня пригласили в Школу высшего спортивного мастерства (ШВСМ) и отправили на два тренировочных сбора в Кисловодск. Однако, чтобы закрепиться в ШВСМ, надо было обязательно выполнить норматив мастера спорта СССР. Как раз в 1983 году его немного ослабили, и в беге на 5000 метров он стал 14 минут ровно. И хотя в 1981 году я пробежал быстрее, это не считалось. В ШВСМ мне прямо сказали, что бегать без фармакологии — это пустая трата времени и вред для здоровья. Поэтому первое, что надо сделать, — сдать деньги на анаболические стероиды в таблетках по 5 мг — это были западногерманский станозолол (Винстрол или Стромба) и восточногерманский Оралтуринабол, или турик. Цены «для своих» были ниже рыночных: 30 рублей за баночку Винстрола емкостью 30 таблеток и 10 рублей за упаковку турика с двумя блистерами по 10 таблеток. Итого на подготовку к летнему сезону мне насчитали 110 рублей за две баночки Винстрола и пять упаковок турика, получилось 60 + 100 = 160 таблеток. Это почти равнялось моей месячной зарплате инженера: формально она составляла 140 рублей, но за вычетом двух налогов — 13 процентов подоходного и 6 процентов за бездетность — мне на руки выдавали 113 рублей 40 копеек. И ещё на кафедре мы раз в неделю сдавали по рублю на чай-кофе и торты на дни рождения.
Дополнительно я получал талоны на питание в Московском городском совете ДСО «Буревестник», в целом неплохо — по 3 рубля 50 копеек в день, однако талоны выдавали не круглогодично, а для подготовки к определённым соревнованиям. Оформлялось это как сборы в Битце или на водном стадионе, но ездить туда через всю Москву обедать или ужинать было невозможно, поэтому талоны обычно либо «отоваривались», то есть ими можно было расплатиться за продукты питания, но с ресторанной наценкой, либо менялись на рубли с существенной потерей. Три «простыни», как назывались листы с неразрезанными талонами, по тридцать талонов на каждом — два листа завтраков и ужинов по рублю, плюс лист обедов по полтора рубля, итого 105 рублей за месяц, — обменивались на 75–80 рублей. Это были мои карманные деньги. Свою зарплату я отдавал маме, она меня кормила и поила, обувала-одевала и ещё возилась с моей собакой, когда я уезжал на соревнования или сборы.
Так что 110 рублей за анаболики были чувствительным ударом по моему бюджету, и я решил эту потерю возместить. Мой сосед Степан, армейский бегун на 400 метров с барьерами, служил в ГДР, что в то время было и престижно, и выгодно. Правда, помимо барьеров Степана там гоняли по всем гладким дистанциям от 100 до 400 метров плюс эстафеты, но за это он несколько раз в год приезжал на побывку к жене — и привозил дефицитные товары на продажу: сервизы и люстры, джинсы и обувь. Обратно, из Москвы в ГДР, он вёз кофе в зёрнах (кофе там был в три раза дороже, чем у нас) и пластинки с записями эстрадной и классической музыки.
Как-то раз, бегая со Степаном в лесу, мы разговорились про таблетки, и он сказал, что его жена работает в ресторане и он через неё продаёт восточногерманский препарат Апонейрон, модифицированный амфетамин и мягкий стимулятор. Апонейрон снижает аппетит и немного бодрит, так что тётки, работающие в ресторанах, берут его нарасхват, с деньгами у них нет проблем, их жизнь прекрасна, проблема только с лишним весом. Выгода от продаж была приличной, причём надрываться и таскать тяжести с ними не надо, это не сервизы или люстры в больших коробках. Таблетки, двести упаковок, помещаются в небольшую сумку и почти совсем ничего не весят. Однако ресторанный бизнес, по-видимому, достиг насыщения, и Степан попросил меня подумать, кому ещё
