Андрей Громыко. Дипломат номер один - Леонид Михайлович Млечин

– Леонид, ты знаешь, у меня встреча. Я позже тебе позвоню.

Потом референт генсека Самотейкин по-дружески сказал Фалину:

– На Леонида Ильича произвело впечатление, что ты не дрогнул перед Громыко. Вместе с тем он обеспокоен, во что этот инцидент тебе обойдется.

Но надо отдать должное Андрею Андреевичу! Министр не стал мстить послу за очевидное унижение, что однозначно свидетельствует в пользу Громыко. Он умел переступать через свои чувства и эмоции. Более того, когда однажды Брежнев был недоволен действиями Фалина и чуть не отстранил его от работы, Андрей Андреевич принял гнев генсека на себя, хотя вполне мог бы и подлить масла в огонь.

Особые отношения Фалина с Брежневым основывались еще и на том, что посол в ФРГ участвовал в медицинских делах генсека, прежде всего стоматологических. Он нашел в Федеративной Республике врачей, которые пытались помочь Брежневу, используя новые технологии и материалы.

Программа углубления советско-французского сотрудничества в области науки и техники на период 1983–1993 гг. 17 февраля 1983

[АВП РФ]

Валентин Михайлович Фалин чувствовал себя очень уверенно. Помню, в семидесятые годы многие дипломаты и журналисты, особенно германисты, смотрели на него как на звезду дипломатии, прочили ему большое будущее. Он сам с удовольствием вспоминал, как в 1978 году вернулся в Москву из Бонна за новым назначением. От работы в Министерстве иностранных дел отказался. Ему предложили кресло генерального директора ТАСС, но эта должность его тоже не интересовала. На Секретариате ЦК Суслов произнес:

– Давайте поручим товарищу Фалину руководство ТАСС партийным решением.

Вмешался Константин Устинович Черненко:

– Леонид Ильич за то, чтобы товарищ Фалин работал в аппарате ЦК.

Суслов сразу передумал:

– Уважим мнение генерального секретаря.

Фалина утвердили первым заместителем заведующего только что созданным отделом внешнеполитической пропаганды ЦК (в открытых документах он назывался отделом международной информации). После заседания Секретариата ЦК Черненко заметил:

– Надо бы поставить Громыко в известность о принятом решении. Как бы подипломатичней это сделать?

Фалин предложил:

– Более уместным был бы, по-видимому, звонок министру Суслова, который вел Секретариат.

Черненко согласился:

– С Сусловым министр дискутировать не захочет, а Михаил Андреевич не страдает многословием. Сейчас же, пока Суслов не отправился на дачу, и переговорю с ним.

Он набрал номер Суслова:

– Михаил Андреевич, неплохо бы известить Громыко о назначении товарища Фалина в ЦК. Министр хотел получить его к себе в замы. Протокол заседания Громыко так и так прочитает, но лучше, если о нашем решении он узнает сегодня и от вас.

Суслов не возражал:

– Вы хотите подсластить пилюлю. Согласен. Звоню товарищу Громыко.

После смерти Брежнева Фалин попал в опалу, его изгнали из ЦК, отправили обозревателем в газету «Известия». Михаил Сергеевич Горбачев сделает Фалина секретарем ЦК и заведующим международным отделом…

Леонид Ильич Брежнев спал десять-двенадцать часов, плавал в бассейне, ходил на хоккей, ездил в Завидово. Всего на несколько часов приезжал в Кремль, да и то не каждый день. Принимал иностранные делегации, проводил заседания политбюро и сбегал.

Он перебрался со Старой площади в Кремль, чтобы чисто физически быть подальше от аппарата ЦК, от секретарей ЦК и заведующих отделами, которые пытались к нему попасть. Теперь он был достижим только для Черненко. Даже Андропов, Громыко и Устинов могли добраться до него только в случае крайней необходимости.

«Последние два-три года до кончины он фактически пребывал в нерабочем состоянии, – писал Громыко в своих мемуарах. – Появлялся на несколько часов в кремлевском кабинете, но рассматривать назревшие вопросы не мог. Лишь по телефону обзванивал некоторых товарищей… Состояние его было таким, что даже формальное заседание политбюро с серьезным рассмотрением поставленных в повестке дня проблем было для него уже затруднительным, а то и вовсе не под силу».

Рабочий день генерального секретаря сократился до минимума. Все, что должен сказать, он зачитывал по бумажке. Если говорил от себя, то иногда терял нить разговора. Заседания политбюро Брежнев вел по шпаргалке, сбивался, путая вопросы.

«Как-то в Завидово Брежнев сказал о себе: “Я – царь”, – вспоминал главный редактор “Правды” Виктор Григорьевич Афанасьев. – Но царем уже тогда его ни в народе, ни в партии даже с улыбкой не называли. Ближайшее окружение пыталось создать культ, безудержно изощряясь в лести. И все-таки мне кажется, что культа Брежнева не было. Это было только подобие культа. И в стране, и в партии относились к нему с незлой усмешкой, снисходительно, с сочувствием и жалостью. Все прекрасно знали, что он тяжело болен, никем и ничем не управляет. В Москве парадом командовало всесильное трио – Суслов, Громыко, Устинов».

Такого же мнения придерживался Фалин, который увидел генерального секретаря в 1978 году после большого перерыва: «Перемены к худшему бросались в глаза. Чаще всего он пребывал во взвинченном состоянии, и сопровождающие лица, включая Громыко, старались не попадаться ему на глаза. Не по летам старый человек, числившийся лидером великой державы, отдавался в общество телохранителей и обслуги. Перечить ему по медицинским соображениям не полагалось. Все дела обделывались за спиной генерального. Оставалось поймать момент, чтобы заручиться его формальным “добро”».

Когда здоровье Брежнева ослабло, политику страны стала определять тройка – министр обороны Дмитрий Устинов, председатель КГБ Юрий Андропов и министр иностранных дел Громыко. Как ни странно, власть триумвирата была хуже, чем единоличное правление Брежнева. Уверенный в себе лидер способен пойти на разумные уступки и полезные для государства компромиссы. А тут каждый из тройки стремился продемонстрировать непоколебимость и стойкость. Они загнали страну в жесткую конфронтацию с внешним миром.

Даже на заседаниях политбюро они сидели рядом: Андропов между Громыко и Устиновым. Андропов особенно сблизился с Устиновым, обращался к нему на «ты» и называл его Митей. Аппаратные позиции Громыко изменились. И он сам, и его сотрудники почувствовали себя увереннее.

Юлий Квицинский:

Ни о каких подписях отделов ЦК под предложениями МИДа речь больше уже не шла, наоборот, в последние годы пресекались любые поползновения Международного отдела ЦК КПСС, то есть Б.Н. Пономарева, В.В. Загладина и других, выступать с какими-либо самостоятельными инициативами во внешнеполитических вопросах, особенно по проблематике разоружения. («Пусть они занимаются своим делом – отношениями с братскими компартиями. Это им поручено».)

То же самое касалось и, казалось бы, всесильных помощников Генерального секретаря. В отношениях с ними строго запрещалось высказывать какие-либо инициативные предложения, которые они могли бы «подкинуть» Генеральному секретарю в обход министра, выполнять их просьбы о написании документов и разделов выступлений для высшего руководства. («Замыкайте их с просьбами на меня! Их задача – работа с секретарями ЦК и выполнение поручений Генсека. Вот пусть и работают!»)