Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов
Конструктивные недостатки есть даже у табуретки. Для того и создавались регламенты и инструкции, чтобы правильно работать и с плюсами, и с минусами такого сложнейшего сооружения как атомный реактор. Однако, надёжно обеспечив «дуракоустойчивость», не смогли предусмотреть того, что у нового дурака-энтузиаста засвистели в голове «ветры перемен».
Интересно, кстати, знал ли Горбачев, бросая в массы лозунг «активизировать человеческий фактор», происхождение этого самого human factor? Что используется сей термин как раз для объяснения неполадок, сбоев, а то и катастроф в отлаженном технологическом цикле, вызванных действиями исполнителя?
Если же смотреть шире и не только на один отдельно взятый реактор, а на всю атомную отрасль в целом, то и оказывается, что «человеческий фактор» – это не только операторы, эксплуатационщики. Это вся социальная система, которая поставила Атом себе на службу и вдруг решила распоряжаться им, как ей заблагорассудится.
Общая наплевательская культура что в изготовлении, что в эксплуатации атомной техники – тут тоже можно было бы сделать больше. Ладно, не смогли они тогда с Ефимом Славским разубедить Брежнева передавать АЭС гражданским энергетикам. Но можно было набычиться всей отраслью, чтобы добиться от ЦК хотя бы мощных контрольных полномочий…
Или – нельзя было? Уволили бы их к чертям, и вся недолга. Времена хоть были и не сталинские, но такому зароговевшему монстру, как брежневский ЦК, хоть министр, хоть академик были на один зубок…
Но хотя бы этого чувства вины не было б…
Академик Александров нажал кнопку селектора:
– Нина Васильевна, соедините меня с Припятью, пожалуйста…
Памятка для уезжающего в Чернобыль. Отдел фондов научно-технической документации НИЦ «Курчатовский институт»
Надо работать. Надо работать, надо ликвидировать эту тяжёлую аварию. Надо спасать людей. И надо спасать отрасль.
Этим Курчатовский институт под деятельным руководством своего директора и занялся.
* * *
Работы было, казалось, море нескончаемое. При этом море это было нужно как бы не выпить. Во всяком случае, сделать так, чтобы и реактор с разрушенной активной зоной потушить, и выбросы ликвидировать, и грунтовые воды от радиоактивного заражения закрыть, и насквозь фонящее место аварии изолировать. И людей при этом уберечь от лучевой болезни. Не только тех, кто будет ликвидировать аварию, но и тех, кто просто живёт вокруг атомной электростанции.
Так что море пить надо было при всей его запредельной солёности и при том, что поначалу неясно было даже, как к нему подступиться…
Вот определением хотя бы подходов к результативной организации аварийных и спасательных и занялся 26 апреля тот стихийный штаб курчатовцев, что образовался в кабинете директора института.
Первым делом в ход пошла информация о реальных последствиях аварии, которую немедленно начали передавать вылетевшие в Припять уже 26 апреля В.А. Легасов и В.А. Сидоренко, дополнившие их на следующий день А.К. Калугин и В.М. Федуленко и далее – Е.П. Рязанцев и Е.П. Велихов.
Информация была бесценной, но поначалу, надо признать, помогала мало. По той простой причине, что ничего подобного этой катастрофе раньше не случалось и люди в штабе, приходившие и уже не уходившие из него, были вынуждены лишь гадать на уровне интуиции, что именно из предлагаемых действий будет самым полезным.
Или хотя бы не самым вредным.
И дело было не в недостатке знаний – кто, в конце концов, лучше курчатовцев в нашей стране знает реакторы, физику процессов в них, свойства веществ и материалов, помогающих как устроить цепную реакцию, так и заглушить её? Но вот в данной конкретной ситуации что нужно делать?
Первым напрашивающимся решением – оставляя в стороне то, что там надиктовывали Легасову шведы с англичанами – было забрасывание реактора различными поглощающими материалами. Соединениями бора, например. Доломит, глина, песок – пусть образуют фильтрующий слой. Свинец – пусть плавится, отводя выделяющееся тепло. Всё вроде бы логично. Но только как это физически осуществить, такие забросы? С вертолётов, напрашивается ответ. Но поди попади с них в шахту реактора, да ещё закрытую на две трети этим «козырьком» «Елены»! А песок, попавший внутрь, не вызовет ли новые выбросы радиоактивной пыли?
И вообще, коллеги, вам не кажется, что мы об этом уже размышляли и спорили? Мало ли что Правительственная комиссия так решила! Давайте, ребята, новые идеи тащите!
Вода для охлаждения? Её с двух ночи в реактор качали. Добились к вечеру лишь того, что затопленными радиоактивной жидкостью оказались нижние отметки всех блоков, и насосы были отключены.
Нет, давайте всё же забрасывать шахту поглощающими материалами. Паллиатив, и есть риск закидать его лишним весом, но хоть какой-то выход на данный момент. К тому же можно подфундаментную плиту подсунуть под реакторное отделение.
В четверг, 1 мая, приняли решение начать охлаждение жидким азотом. Были возражения, но надо попробовать. И это требует времени – и систему подачи азота смонтировать, и материалы для сооружения подфундаментной начать поставлять смогли только в понедельник, 5 мая. А на реактор уже в пятницу 2 мая сбросили 5 тысяч тонн материалов. [460]
Ещё предложение: закрепить покамест радиоактивную пыль на строениях и загрязнённых территориях быстрополимеризующимися смесями.
Работают рекомендации? Ответственность-то куда как велика – ИАЭ ведь по умолчанию стал научным руководителем ликвидации аварии. Что-то работает: через десять дней после взрыва интенсивность выбросов в кюри в день снизилась на три порядка. А вот с жидким азотом, как и предсказывалось, вышло не очень: возни много, а кислород в кладку продолжает поступать.
Потому через два дня от этого варианта отказались. А 10 мая прекратили и работы по забрасыванию реактора. Всё же лежащие на разрушенном энергоблоке более 15 тысяч тонн доломита, мраморной крошки, свинца, песка, каучука и других материалов – это слишком стало опасно. А значимо большего результата в смысле дальнейшего сокращения выбросов уже не добиться. Активное развитие катастрофы, можно констатировать, подавлено. И теперь надо решать уже не столь горящие – в буквальном смысле тоже! – задачи, но зато более радикальные. В смысле прекращения выбросов: создание над смердящим трупом 4‐го блока надёжного изолирующего саркофага.
И теперь Курчатовский институт под руководством хотя бы от гриппа выздоровевшего директора твёрдо держал руку на пульсе продолжающихся работ по ликвидации аварии. Этой «рукою» служили группы специалистов ИАЭ, посменно командировавшиеся на ЧАЭС. Они постоянно проводили диагностику разрушенного блока, определение количества, расположения, состава выброшенных во время активной стадии аварии источников радиоактивных излучений, оценку радиационной опасности. К этому, разумеется, примыкали разработка рекомендаций по обеспечению ядерной безопасности и проведению работ по дезактивации помещений и территорий. С собственным – опять же, разумеется, – участием.
И прежде всего необходимо было постоянно мониторить состояние реактора и поведение остатков
