Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

Вот тогда заметили: Александров враз постарел – словно погас. Его референт в Академии наук Наталья Тимофеева вспоминала: «После всех потрясений Анатолий Петрович очень сдал. До этого он держался, и никто не мог назвать его – «старик» (хотя лет ему было много), а называли ласково «дед». Он как-то ссутулился, походка стала тяжёлой. Было такое впечатление, как будто он нёс на плечах всю тяжесть прожитых лет – чего раньше никогда не было. Стал чаще жаловаться на плохое самочувствие. Стал часто говорить об отставке». [128, с. 392]

После смерти жены он какое-то время держался. Работа помогала. Никто не освобождал его и от повседневных обязанностей – руководства институтом, академией, бесчисленных заседаний, совещаний, встреч, опять же часто связанных с чернобыльскими делами.

Но административная работа всегда была для Анатолия Петровича отягощением перед научной, а на посту президента АН СССР первой был явный и громадный избыток. В октябре 1986 года прошение Александрова об отставке удовлетворили. На смену ему генсек Горбачёв поставил Гурия Марчука – очень сильного математика и организатора, дотоле руководившего Сибирским отделением академии. Тоже человек из их ведомства: начинал у Лейпунского в Обнинске, рассчитывал реакторы, создавал математические модели. В правительстве работал, Госкомитетом по науке и технике руководил. Грамотный человек. Современный. Деловой.

Но с перехлёстом, пожалуй. Не нашёл для предшественника даже комнатки в здании президиума. Приём посетителей и разбор бумаг – дела-то никуда не девались, и к Александрову-академику люди обращались по-прежнему – приходилось вести на краю заседательского стола в конференц-зале президиума. По вторникам, после традиционного заседания.

Что поделаешь – бывший есть бывший…

Не в пример Марчуку, Евгений Велихов, новый директор Института атомной энергии, оставил ему старый кабинет. Здесь почётный директор ИАЭ – так с 1988 года именовалась должность Александрова – принимал людей, по-прежнему приходивших к нему с серьёзными вопросами.

Он продолжал ездить по стране, получая приглашения от научных организаций, учёных, моряков. И авторитетом он пользовался прежним. У всех, кроме новых властей. Союзных, а потом российских.

Впрочем, холодок тут был взаимный. С надеждами на Горбачёва Анатолий Петрович распрощался очень быстро: за чередованием лозунгов обнаружился безответственный и безграмотный трёп с надёжно угаданной народом перспективой перехода перестройки в перестрелку. А после – и вовсе вакханалия разрушения наступила. Эпоха «большого хапка», как охарактеризовал её известный публицист.

Хорошо, хоть не приватизировали ядерную энергетику. Однако ни одной новой станции ни в стране, ни в мире не было начато…

Плюс надо было исполнять депутатские обязанности. Письма, запросы, встречи с избирателями… И никуда не денешься, ибо Александров ко всем делам подходил одинаково ответственно.

А главное – ответственности за ликвидацию и устранение последствий аварии сам с себя он не снимал. Надо было действовать. Лично ездил в Чернобыль, анализировал, советовал, управлял, исправлял…

А вот когда порядок действий по ликвидации последствий Чернобыля определился и работы близились к завершению, когда бетонный саркофаг почти укрыл развалины 4‐го блока, вот тогда отпустило. И душа, согбенная потерей самого близкого человека, перестала держать плечи ровно…

Мощный, крепкий организм Анатолия Петровича потихоньку, но неумолимо сдавал. Тяжело стало двигаться. Мучительно подниматься по лестнице на второй этаж в здании президиума Академии наук. Старая, кованая, не слишком и крутая… Прежде и подумать не мог, что одолевать её придется с трудом.

Вот ведь судьба у этого творения безвестного архитектора графа Орлова! То по ней бедняга Келдыш ковылял, которого под конец жизни донимали боли в ногах, теперь следующий президент по ступенькам металлическим еле ползёт… Спасибо, Наталья Леонидовна, референт драгоценный и добрая душа, рядом идёт и регулярно останавливается, якобы чтобы удобнее было разговор о делах вести. Невинная хитрость, конечно, и прозрачная притом, но всё же скрадывает впечатление, что Александрову просто тяжело подниматься.

Но главное – уходили силы душевные. Анатолий Петрович стал часто хворать. Всё чаще и всё дольше приходилось лежать в больницах.

В начале 1994 года он заболел по-настоящему тяжело. Пульс становился всё реже. Врачи предложили поставить кардиостимулятор. Анатолий Петрович словно предчувствовал, чем это закончится, и долго противился. Врачи, однако, настояли.

На операционном столе пациент впал в кому – подвели изношенные сосуды. Десять дней организм ещё боролся, но 3 февраля 1994 года Анатолия Петровича не стало. За несколько дней до 91‐летия. И очень близко от 7 февраля, когда скончался Игорь Васильевич Курчатов…

Похороны академика Александрова были в настоящем смысле слова народными. Гроб с его телом был установлен в клубе Института атомной энергии, и за несколько часов мимо него прошло около десяти тысяч человек. В этой массе людей были все – и сотрудники ИАЭ, и академики, и министры, и военные, и чиновные, и студенты. Почётный караул в увешанном военно-морскими флагами траурном зале несли моряки.

Не было только ни одного чиновника первого ранга. Поистине убийственная характеристика тогдашнего руководства страны.

Погребли тело Анатолия Петровича на Митинском кладбище, как он просил, рядом с женою. В гроб, тоже по его просьбе-завещанию, положили тот самый флаг первой советской атомной подводной лодки, на мостике которой академик Александров выходил на первые ходовые испытания…

* * *

Что запомнили об Анатолии Петровиче Александрове люди, которые с ним работали, общались, встречались?

Прежде всего – уникальность этого человека. Конечно, любой выдающийся ум представляется уникальным. Но всё же Анатолий Александров выделялся даже на фоне тех титанов, которые начинали Атомный проект, с которыми он работал всю жизнь.

Люди, что работали с ним, выделяли его острейший, мгновенно мыслящий, ничего не забывающий мозг. Причём сохранивший свою живость и в 90 лет.

Любовь к науке как к живому существу. Искренняя, полная, на всю жизнь.

Предельное чувство ответственности за дело, за результат. Готовность принимать её и нести. Привычка доводить любое дело до конца.

Созидательность по природе, по свойству души. Государственное мышление. Глубокое понимание государственного интереса, способность его отстаивать и отдавать все силы для его достижения.

Пытливость, стремление добраться до корня проблемы. Нетерпимость к подтасовкам результатов, ко лжи в отчётах. При ощущении фальши утрачивал интерес к сотрудничеству навсегда. Как сам о себе он говорил, «в науке я компромисса не допускал». [128, с. 84]

Отсюда же – практическое следствие: пристрастие к чётким, ясным выводам и результатам.

Скромность и доброжелательность. И тоже – до конца жизни.

Щепетильность в авторстве. Отказывался от прав соавторства, когда считал, что работа над каким-то изобретением входит в круг его служебных обязанностей, даже если вносил в работу большой личный вклад.

Бессребреник. Никогда не пользовался лишними благами и распределителями – разве что в случаях, когда надо