Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

на субъективное право можно в который раз убедиться в том, насколько взвешенно должен подходить ученый к пересмотру сложившихся в науке концепций, дабы не попасть впросак. Этой взвешенности Иоффе не всегда хватало. На ум невольно приходит выверенное веками горькое наблюдение: если бы молодость знала, если бы старость могла!

То же можно сказать и о спорах вокруг понятия правосубъектности. В течение длительного времени различия между понятиями правоспособности и правосубъектности в науке не проводилось. При этом если правоспособность изначально была понятием не только доктринальным, но и легальным, то правосубъектность относилась и относится по сию пору лишь к доктринальным понятиям – законодательству оно неизвестно. Попытки «развести» указанные понятия вначале были предприняты А. И. Пергамент и, надо сказать, получили широкий отзвук. В числе тех, кто эту идею подхватил, оказался и Иоффе. Он предложил трактовать правосубъектность как понятие, объединяющее правоспособность и дееспособность. Разумеется, он не мог не задаться вопросом, приложимо ли понятие правосубъектности при такой его трактовке к недееспособным лицам (например, к душевнобольным), поскольку, будучи правоспособными, они вместе с тем недееспособны. На этот вопрос Иоффе отвечал утвердительно, указывая на то, что в этом случае к правоспособности одних лиц (недееспособных) присоединяется дееспособность других лиц – их законных представителей, которые и совершают за представляемых ими лиц юридически значимые действия.

Таким образом, правосубъектность в одних случаях объединяет правоспособность и дееспособность одного лица, в других – правоспособность одного лица и дееспособность другого лица. Иными словами, в понятие правосубъектности вкладывается различное содержание. Но в таком случае есть ли смысл в образовании этого понятия в качестве синтезирующего? Ведь, образовав его, мы сразу же должны пуститься в обратный путь, чтобы ответить на вопрос, какое содержание в это понятие в том или ином конкретном случае вкладывается. Расчленив это понятие, мы легко убедимся в том, что в него вкладывается далеко не одинаковое содержание, то есть возвращаемся к начальному пункту анализа, который на поверку оказывается бесполезным.

Таким образом, попытка образования понятия правосубъектности в качестве синтезирующего не имеет ни познавательной ценности, ни практического значения. Так нужно ли было огород городить?

Еще более шатки попытки рассматривать правоспособность и дееспособность в качестве предпосылок правосубъектности, которые в свое время предпринимал Я. Р. Веберс. Нетрудно заметить, что при таком подходе категория правосубъектности и вовсе оказывается бессодержательной, поскольку в нее вообще нечего включать.

Это только один из многочисленных примеров того, насколько дискуссии, которые мы с таким жаром и пылом ведем, зачастую далеки от потребностей жизни.

Раз уж мы затронули вопросы правосубъектности, то нельзя не сказать о взглядах Иоффе на сущность юридического лица. Пребывая в пределах тогдашнего своего Отечества, распадом которого он впоследствии был обрадован, Иоффе истово исповедовал теорию коллектива, родоначальником которой был мой учитель А. В. Венедиктов. Развивая эту теорию применительно к гражданско-правовой ответственности, Иоффе находил ее обоснование в том, что юридическое лицо за действия своих работников, совершенные в пределах возложенных на них обязанностей, отвечает как за свои собственные. Напомним, что теория коллектива была выдвинута академиком А. В. Венедиктовым и его последователями (в первую очередь С. Н. Братусем) главным образом применительно к такой организационно-правовой форме юридических лиц, как государственные предприятия и государственные учреждения, которые занимали доминирующее положение и в экономике страны, и в социально-культурной сфере, и в области административного управления. Об акционерных обществах, обществах с ограниченной ответственностью, коммандитных товариществах, других хозяйственных обществах и товариществах к концу 30-х – началу 40-х годов, когда теория коллектива была выдвинута, успели хорошо забыть, а если кто-то и не успел забыть, то ему могли бы помочь их забыть.

Автор настоящего очерка с самого начала относился к теории коллектива отрицательно, но, разумеется, не потому, что не испытывал должного уважения к ее основателям А. В. Венедиктову и С. Н. Братусю, перед которыми благоговел, а потому, что по молодости никак не мог отделаться от мысли, что коллектив рабочих и служащих ни на государственных предприятиях, ни в государственных учреждениях не выступал ни в роли волеобразующего, ни в роли волеизъявляющего субстрата юридического лица. Вся полнота власти в этих сугубо централизованных структурах была сосредоточена в руках ответственного руководителя, который назначался вышестоящим органом (разумеется, по согласованию, а то и по прямой команде соответствующих партийных органов) вкупе с руководителем парторганизации, особенно если он был парторгом ЦК партии. Трудно было признавать субстратом юридического лица и общие собрания членов кооперативных и общественных организаций, руководители которых, как правило, назначались сверху и находились в полной зависимости от директивных (читай: партийных) органов. Не секрет, что члены колхоза, которых собирали на общее собрание, нередко там впервые и встречали очередного председателя колхоза (взамен вконец развалившего хозяйство), которого привозил им секретарь райкома. Вполне возможно, что если бы я пережил 1937 год в более зрелом возрасте, то был бы в оценке теории коллектива покладистее.

Именно поэтому я и придерживался, по крайней мере в отношении государственных юридических лиц, теории администрации, которую с легкой руки критиков назвали теорией директора, что не вполне корректно.

Этих взглядов придерживаюсь и сейчас, причем применительно не только к унитарным предприятиям, государственным и муниципальным учреждениям, но и ко всем другим организационно-правовым формам юридических лиц независимо от того, как в учредительных документах поименованы органы управления ими и как определены полномочия этих органов. Массовое и, как правило, бездумное акционирование, которое наблюдается в наши дни, говорит не в пользу теории коллектива, а против нее, поскольку заправляют делами и в акционерных компаниях, и в обществах с ограниченной ответственностью не рядовые акционеры и не рядовые вкладчики, которые распылены и никакого реального влияния на политику компании оказать не могут, а крупные акционеры либо менеджеры, зачастую назначаемые и оплачиваемые лицами, формально находящимися вне компании. Мне весьма импонирует подход к выявлению людского субстрата акционерных компаний, который демонстрирует Ю. В. Петровичева. Под людским субстратом она понимает не списочный состав акционеров, а прежде всего лиц, реально определяющих политику и практическую деятельность компании в сфере бизнеса. Это крупные акционеры и банкиры, реализующие свою волю через посредство оплачиваемых ими директоров и управляющих[115]. Теорией коллектива здесь и не пахнет.

Что же касается коллектива рабочих и служащих, который имели в виду основатели и последователи теории коллектива, то его значение во всех юридических лицах независимо от их организационно-правовой формы в условиях нынешнего правового беспредела, массовой безработицы, обнищания миллионов трудящихся, падения авторитета профсоюзов не только не возросло, но и резко упало. Каждый работник держится за свое место и не смеет ни в чем перечить начальству.

Сказанное,