Термитник – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева

и они срослись как надо. Но это уже другой доктор был, тут, в Норвегии. Страховка у нас была хорошая, дорогая. Меня вертолётом из Франции забирали. Муж настоял. Мы тогда еще в разводе не были. Это всё потом закрутилось волчком. Помнишь, в детстве у нас у всех такая юла была? Крутится-крутится, а потом раз и на бочок упала. Но это всё не про меня. Я на ногах, собранных из осколков костей, устояла. Нет, муж не вернулся. Вернее, я его возвращать не стала. Он без меня все равно не может жить. Звонит часто: помолись да поколдуй, чтоб контракт продлили. Или чтоб матери его легче стало. И дети общие. А это уже навсегда.

Тридцать девять

Видно было, что гитариста совсем не интересуют женщины. Ему нужна была только музыка – до экстаза, до восторга, до судорог и конвульсий. Электрогитара, уточним. Блестящая, лакированная, скользящая по животу то ниже, то выше паха и возбуждающая в нем такую бурю эмоций, которыми ни одна женщина в мире не могла его одарить. Кстати, это один из рецептов гениальности. А в том, что он гений типа Джимми Хендрикса,он и не сомневался. Иначе зачем вообще мучить слух и свой, и слушателей, этими невероятными повизгиваниями, на грани ультразвука, который только летучие мыши и слышат. Не потому ли они стали целыми ночными стайками путешествовать за его электронным ансамблем по городам Китая, куда его пригласили с концертами и, судя по денежным сборам на самых больших стадионах, были не намерены с ним когда-либо расставаться, суля его алчному продюсеру невиданные барыши. Но великому гитаристу со странной фамилией Самоед не нужны были деньги – только слава, да, только слава и рёв многотысячной публики, уходящий столбом в небеса до самого, как он считал, Бога. Только с ним он и намерен был тягаться и сводить счёты до тех пор, пока не был найден мертвым в номере-люкс на сто первом этаже китайской гостиницы. С зеркального потолка гроздьями свисали большие и маленькие летучие уродцы. Музыкант, словно в последнем пароксизме прижимая к животу любимую гитару, разметался на круглой, вращающейся кровати, которая не прекратила плавно вращаться, несмотря ни на что. Волосы у него были длинные, волнистые и густые. И самые маленькие летучие твари в них запутались. А вожак этой темной, как туча, летучей стаи музыкальных фанатов Самоеда, накрыл его лицо и тело своими огромными перепончатыми крыльями. Так их и нашли утром. Но самое странное, что записи его концертов не сохранились. К ужасу организаторов на экране метались только стёртые тени огромных летучих собак, а звуковая дорожка являла собой рваные жестяные шумы, похожие на шум гигантских крыльев, прерываемый высокочастотными визгами нездешней силы, бьющей по нервам слушателей наповал. Наутро интернет взорвался догадками и домыслами. Но правду так никто и не узнал.

Сорок

Как же это непросто любить некрасивого, – подумала взрослая, даже скорее возрастная, женщина. Не подозревая, что её юная дочь не замечает его некрасоты. Ну, высокий и тощий, ну, сутулый, ну, близорукий. Руки как грабли. И он этими руками может несколько раз обвить свою малышку. И наклониться, как журавль над колодцем. И подышать ей в белокурый хохолок. И от этого у девчушки разливается блаженное тепло по всему телу. Некрасивый – не спесивый. Родной для неё одной.

– Почему ты Славика не любишь? Он из богатой семьи. Холеный такой красавчик!!

– Потому что красота его и погубит, мама, совратит. Он уже в институте будет сразу всем принадлежать, кто на него глаз положит. И не придет ко мне в больницу, если что. Побрезгует. А мой журавлик не отойдет от койки, вот увидишь.

–Ты уверена? – Пока что, да. Мне уже скоро шестнадцать. Мы с тобой ждем для меня донора. Так ведь? Отец уже и деньги перевел в клинику. Скоро у меня будет новое сердце, мама. И я сделала свой выбор. В пользу любви, мама. В пользу любви…

Термитник

3

Раз

«Жизнь прекрасна!» – прокричала она на весь интернет, пока муж сворачивал на скоростное шоссе в объезд Парижа. И тут же они врезались в бетонное ограждение, хоть и снизили скорость. Подушки безопасности мужа спасли. А Марину вырезали автогеном. Но ведь выжила, одолела небытие в виде многомесячной комы. И первое, что сказала мужу, очнувшись, словно продолжая тот их восторженный вояж: "Жизнь прекрасна, мой милый! Мы уже проехали Ла Манш или стоим в Евротоннеле? Темновато что-то". И умерла с лёгкой улыбкой счастья на сухих, с запекшейся пенкой, губах.

Два

По причине полного бесплодия эта земля никому не принадлежала. Вот совсем ничего не росло на этом небольшом участке внутри садового кооператива номерного уральского завода! Ну а этот новый сторож, из бывших заключенных по пятьдесят восьмой, взял – да и взялся. Сторожил хорошо. Ничего ни у кого отродясь не пропадало. Ну и отдали ему бугор этот, камнем заросший. На тебе, небоже, что нам всем негоже… Этот доходяга Иваныч словно и рад был такому подарку. Будку из листов выброшенной садоводами фанеры тут же сколотил. Раскладушку с подушкой, все видели, туда внёс. Навозу три тележки неведомо откуда припёр. Соседи только носы воротили. Камни выкорчевал, чуть не надорвался, и забор из них красивый сложил. И посадил-то всего-ничего, да вдруг у него все произрастать стало, завилось-разрослось, закудрявилось. Тут и слух пошёл по заводу, что сторожем у них в Садоводстве не простой заключенный работает, ворота их "москвичам" да "победам" открывает. А сам академик… И тут уж все произносили его имя на ушко, шёпотом. Генетик, значит. Чудом выжил. Ишь ты, поди ж ты… Хоть и сажали трижды… А теперь вот дорвался, сажает свою странную рассаду на камнях да буграх. Удивительно как-то. Может, чУдно, а может и чуднО. Может, и не зря сидел, кто знает. Жизнь поменялась. Спросить некого.

Три

Когда глаза сияют, походка лёгкая, лицо светится изнутри, мимо ни один не пройдёт! Вот и он зацепился за неё взглядом и как прилип на многие годы. Сначала был один из… Потом стал единственным.

Лена Лопатникова несколько лет лениво отмахивалась от его любви, как отмахиваются от надоедливой мухи. Молод слишком. Знала бы, что проживут вместе почти двадцать лет. И что погибнет он при подлёте к частному аэродрому на юге