Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
Приехала профессор Кристиан Айотт, мы обсудили с ней бесконечные проблемы с определением гормона роста. Существовала вторая методика, совершенно умопомрачительная и применявшаяся только в Лондоне в 2012 году, — но от неё мне удалось отбиться перед Сочи. ВАДА знало, что первая методика — немецкая, основанная на определении изоформ и только что разгромленная эстонцами, — видела только вчерашние инъекции, зато вторая, лондонская, основанная на маркерах, могла подтвердить продолжительный курс гормона роста, вот только эти маркеры проявлялись после месячного курса инъекций. Однако ни та, ни другая методика не определяли гормон роста, если завершить разумный инъекционный курс за несколько дней до анализа. Ситуация комическая — как если бы у вас были очки „для близи“, для чтения мелкого текста, и очки „для дали“, чтобы водить автомобиль в темноте, но в повседневной жизни, дома, на улице или в магазине, вы не замечали бы вокруг себя самых обычных вещей.
Приехала Ирина Родионова, она нервно ожидала какой-то сложной ночи, когда предстоит замена множества проб. Но я жил сегодняшним днём, меня беспокоили два неотложных дела. Во-первых, где взять японский денситометр Asahi — точно такой же, как на станциях допингового контроля, — чтобы наши результаты измерения плотности мочи не расходились с измерениями во время сдачи проб на этих станциях. Во-вторых, я хотел убедиться, что вся чистая моча, завезённая в командный центр ФСБ из Москвы, была разложена по морозильникам по порядку, так чтобы можно было быстро отыскать пакет с пробами чистой мочи любого списочного спортсмена. Мне надо было убедиться, что в каждый пакет вложена опись и что банки не протекли, надписи на них не стёрлись и не смылись. Это должны были сделать Блохин и Родионова, но Ирина не смогла получить пропуск на охраняемую территорию.
И вот 31 января мои телефоны стали потрескивать, посыпались эсэмэски: наша биатлонная сборная сдаёт пробы предсоревновательного контроля, и всё из-за этих допингисток, Юрьевой и Старых! И ещё проба Логинова в Кёльне в резерве… МОК только и ждал, чтобы наброситься на наших биатлонистов. А у меня денситометра нет — тут я пожаловался Юрию Нагорных, что мы не готовы, и денситометр мне привезли. Однако Нагорных встревожился, он подумал, что, может быть, есть другие проблемы, о которых я не сказал по телефону, — и вечером приехал ко мне в гостиницу „Азимут“ поговорить. Никаких разговоров по телефону мы не вели, только с глазу на глаз. Я доложил ему о нашей готовности, но снова пожаловался, что нет уверенности в готовности командного центра ФСБ, это может оказаться проблемной стадией и замедлить ночную замену проб. Женя Блохин всю неделю кормил меня обещаниями, что завтра меня туда проведёт и покажет, как хранится чистая моча, но обещанное завтра не наступало.
Первые две ночные смены и замены — 31 января у биатлонистов и 1 февраля у лыжников — мы отработали вдвоём с Блохиным. Наш олимпийский дебют прошёл на удивление спокойно и без проблем. Юрий Чижов, чья работа в Сочи состояла исключительно в ночной замене проб, застрял в Москве с контролируемыми и опасными соединениями, их нельзя было везти самолётом. Так что он приехал на поезде только 2 февраля, я ему всё показал, что и как надо делать для подготовки чистой мочи, — и окончательно передал эту процедуру. Себе я оставил общий контроль и финальный разлив чистой мочи во флаконы А и Б перед окончательным завинчиванием крышки флакона Б с заменённой мочой. Чижов умел работать с пробами, у него был международный сертификат офицера допингового контроля, он получил его, пройдя в Москве курсы обучения, проводимые шведской компанией IDTM. Так что калибровку денситометра и измерение плотности мочи он знал и соответствующий опыт у него был.
Получив указание сверху, Блохин провёл меня 1 февраля в ту обещанную комнату в командном центре, где стояли четыре морозильника с чистой мочой. Я сразу заглянул в несколько пакетов и немного успокоился: фамилии спортсменов на баночках и бутылочках читались, надписи не стёрлись, протечек мочи не было. Ещё меня порадовало, что в каждый двойной пакет, где были пробы одного спортсмена, была вложена опись в пластиковом файлике. Но в целом, как я и ожидал, порядка не было. В одном морозильнике была моча лыжников и биатлонистов, в другом хранились бобслей и скелетон, в третьем — сани и всё остальное. А вот и сюрприз: в четвёртом морозильнике оказались неизвестные фамилии из неизвестного спорта! Что за новости — этих имён не было в согласованном списке „Дюшес“! Оказалось, это был женский хоккей, российская сборная, а мочу недавно привезли от Ирины Родионовой. Зачем она втянула девчонок в нашу программу? Оказалось, „Дюшеса“ наготовили столько, что не знали, куда его девать и кому ещё давать, хотя вроде договорились, что будет 36 спортсменов — и ни одного больше.
Но хоккеисток мы никогда не проверяли, откуда взялись пробы мочи и кто гарантирует, что это действительно чистая моча? Я сказал Евгению Блохину, что абсолютно всё будет доложено Нагорных и что ему надо срочно составить полную инвентарную опись проб с указаниями, где, в каком морозильнике и на какой полке находится пакет с пробами такого-то спортсмена. Недопустимо, что никто, кроме самого Блохина, не мог разобраться в пакетах с чистой мочой, каждая стадия должна дублироваться. Так что возьми в помощь фокусников и разберись с пробами, составь опись и обеспечь порядок хранения. Блохин на меня надулся, хотя прекрасно понимал, что я прав; да и сам он ожидал пинка извне, возможно от начальства. Но пинок получил от меня: извини, Женя, время церемониться прошло, работа у нас нервная!
Нагорных доложил министру Виталию Мутко, что всё идёт по плану и нерешённых опросов не осталось. Мы — Юрий Нагорных, Ирина Родионова и я — побывали в офисе министра 3 февраля; Мутко обосновался в шикарном здании Оргкомитета „Сочи 2014“ на высоком этаже с прекрасными видами в обе стороны, на горы и на море, на олимпийские объекты. Сотрудники организационного комитета почему-то называли своё здание Стринги, но я так и не понял, кто и с какой стороны смог увидеть в нём стринги. Однако название удивительным образом прижилось и использовалось в частных разговорах. Нагорных попросил меня распечатать все материалы — таблицы „Дюшес“ и „Медали день за днём“, я отдал их ему — и он с бумагами зашёл к министру первым. Потом впустили меня, всего на пять
