Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский
Всеволод (Сева) Абдулов был одним из самых близких друзей Володи, начиная со студии МХАТа. Вот что рассказывал об этой дружбе сам Сева, мой близкий товарищ:
«Я приехал в Москву и поступил в Школу-студию МХАТа. Там существовала такая система: те, кто заканчивают школу, несмотря на загруженность (дипломные спектакли, госэкзамены, суета по поводу будущего трудоустройства), абсолютно все бегали в приёмную комиссию, чтобы увидеть, кто будет следующим набором у их педагогов? Володя подсел ко мне на консультации, пытался чем-нибудь помочь и пристально следил за всем, что я делал. Таким было наше первое знакомство. Но я его знал и до этого: я сразу посмотрел все дипломные спектакли выпускного курса студии видел Володю и в роли Бубнова («На дне»), и Папеньки в чеховской «Свадьбе». Только «Золотого мальчика» не видел, Высоцкий был там помощником режиссёра и играл какую-то ерунду. А главной его работой стал Бубнов, двадцатилетний Володя играл его так, что с ума сойти можно было!.. Это тоже было началом знакомства.
После окончания Школы-студии Володя поступил в Театр имени Пушкина, а у меня началась учёба на первом курсе. Общались: он заходил ко мне, я бывал у него на улице Телевидения. Потом мы попытались затеять свой театр — новый театр на базе клуба имени Дзержинского. Встречались там, репетировали. Пять лет разницы в возрасте не сказывались на наших с Володей отношениях, не замечались нами. С самого начала сложилось так, что мы никогда друг перед другом не качали права. Не было выяснения отношений: кто главный, кто не главный. Чаще — главным был Володя, иногда — я. Говорил: «Володя, ну нельзя же так! Возьми себя в руки, сократись!..» — и всё такое прочее.
В 1962 году у Володи был не самый легкий период жизни, и в наших разговорах постоянно звучала ненавистная мне тема: «Володя, нельзя так пить, пора одуматься и хорошо себя вести…» Как-то раз ложусь спать и с трудом различаю звонок в дверь. Открываю — стоит Володя. Побитый, несчастный. Где-то в районе сада «Эрмитаж» его сильно отметелили. Я уложил его спать, сел рядом в кресло и потом — не помню, сколько часов — говорил, читал ему нравоучения. Он сквозь сон поддакивал. Потом мы заснули: я в кресле, он на постели. Утром я убежал в Школу-студию, а когда вернулся, Володи не было — ушёл на репетицию в театр и оставил мне записку: «Ты самый близкий мне человек… Я не предполагал, что друг может быть так необходим…» и т. д. Если Володя на меня кричал, я не сопротивлялся. Если начинал орать я — не сопротивлялся Володя. Когда мы начинали ругаться, присутствующим становилось страшно. Кто-то залезал под стол, чтобы не слышать этого и не видеть, кто-то выскакивал в другую комнату… Мы так кричали! Хотя никогда не дрались. Спасало то, что после крика тот из нас, кто был не прав, признавал это».
Когда Сева Абдулов попал в тяжелейшую автокатастрофу где-то под Ефремовом и несколько недель буквально был между тем и этим светом, Володя метался между Москвой и Ефремовом, между своими спектаклями и больницами, плакал и пел для медперсонала, заклинал врачей вытащить Севу с того света. И ведь вытащили. Позднее Сева Абдулов и Володя Высоцкий вместе снялись в одном фильме: «Место встречи изменить нельзя».
…Артур Макаров был одним из близких друзей Лёвы Кочаряна. Впоследствии познакомился с ним и я и крепко подружился. А в 1954 году уже мы с Лёвой познакомили Артура с Высоцким, который тогда ещё учился в школе. И тогда, как пишет в своих воспоминаниях Артур Макаров, «круг замкнулся». Артур многое сделал для того, чтобы Володя чувствовал себя ровней в компании людей старше его. Макаров запомнился мне сильной личностью, талантливым литератором, спортсменом, человеком жёстким, но справедливым. Он пользовался у нас безграничным авторитетом. Володя привязался к Артуру так сильно, что одно время даже пытался ему подражать какими-то жестами, словечками. А впоследствии Высоцкий посвятил ему эту песню:
Лежит камень в степи,
А под него вода течёт,
А на камне написано слово:
«Кто направо пойдёт —
Ничего не найдёт,
А кто прямо пойдёт —
Никуда не придёт,
Кто налево пойдёт —
Ничего не поймёт
И ни за грош пропадёт».
Перед камнем стоят
Без коней и без мечей
И решают: идти или не надо.
Был один из них зол -
Он направо пошёл,
В одиночку пошёл, —
Ничего не нашёл —
Ни деревни, ни сёл, —
И обратно пришёл.
Прямо нету пути —
Никуда не прийти,
Но один не поверил в заклятья
И, подобравши подол,
Напрямую пошёл, —
Сколько он ни бродил —
Никуда не добрёл, —
Он вернулся и пил,
Он обратно пришёл.
Ну а третий был дурак —
Ничего не знал и так, —
И пошёл без опаски налево.
Долго ль, коротко ль шагал —
И совсем не страдал,
Пил, гулял и отдыхал,
Ничего не понимал,
Ничего не понимал, —
Так всю жизнь и прошагал —
И не сгинул, и не пропал.
Конечно же, обывателю наша своеобразная коммуна на Большом Каретном представлялась сборищем чуть ли не тунеядцев. Представьте: обычные люди идут утром на работу, вечером домой, а здесь — поздно встают, поют песни, бегают с пустыми бутылками. В общем, непорядок. А раз так, надо доложить, «стукнуть» куда следует. Доброжелателей было достаточно, и Артура Макарова с его заработками «неизвестного» происхождения решили выселить из Москвы. Хорошо, что вступился «Новый мир», во главе которого в то время был Александр Твардовский. Помнится, именно тогда Высоцкий в соавторстве с Макаровым написали юмористический «Гимн тунеядцев», который исполнялся на весьма известную мелодию. Вот два фрагмента из него:
И артисты, и юристы, —
Тесно держим в жизни круг,
Есть средь нас жиды и коммунисты,
Только нет средь нас подлюг!
А припев такой:
Ребята, в путь, в путь, в путь!
Идём сдавать посуду,
Её берут повсюду,
Работа нас не ждёт!
Ребята, вперёд!
В нашей компании частым гостем был Вячеслав Савосин, ставший впоследствии известным художником и поэтом. Читатель старшего возраста наверняка припомнит его знаменитый портрет Хемингуэя, который стал графическим символом 1960-х годов. Впоследствии Вячеслав Савосин посвятил Володе стихотворение.
