За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Не сразу найди себе другого, хотя бы годик повдовствуй. А потом все равно не забывай до конца жизни, какой я был веселый, хороший и гениальный.

– Ну Миша! Не обижай меня, прошу! Мне не нужен другой. Только ты. Я боготворю тебя!

Скульптура «Коровьев и Бегемот» работы Александра Рукавишникова

[Фото автора]

За последний год она хорошо освоилась с ролью Сниткиной, так что, в отличие от Любаши, уже не могла бы сказать: «Ты не Достоевский!» Она все увереннее вела дела Михаила Афанасьевича, переписку, переговоры, заключала договора. На все он ей выписал доверенности, в том числе и на получение гонораров. И что удивительно: в точности, как когда-то жена Достоевского, Елена Сергеевна стала замечать, где и как ее мужа обдуривают, недоплачивают, где неправильно взимают налоги, решительно вступила в бой с крохоборами. И те, видя в ней фурию своего дела, шли на попятную, извинялись: мол, ошибочка вышла, простите, все возместим.

– Это что такое! В чем дело, уважаемые?! – говорила она по телефону таким голосом, что и у самого облапошенного писателя поджилки дрожали. – Что значит «вы перепроверите»? Вы должны сразу так работать, чтобы потом не перепроверять и не извиняться за ошибки.

Булгакову оставалось лишь ликовать, каким успешным воином за справедливость оказалась агент Трусикова-Ненадежная.

В начале июня во время репетиции «Пиквика» помощник директора МХАТа Леонтьев, мурлыкая от удовольствия, подсел к присутствующей Елене Сергеевне и оповестил:

– Послезавтра приходите за загранпаспортами. Иван Сергеевич получит их на мхатовцев, привезет, и я сразу раздам.

На улице, узнав прекрасную новость, Михаил Афанасьевич запел по-французски, потом по-немецки, потом по-итальянски:

– Aux armes citoyens, formez vos bataillons!.. Alle meine Entchen schwimmen auf dem See… O sole, ’o sole mio, sta ’nfronte a te, sta ’nfronte a te!

По пути домой они заказали ему новый костюм по самой последней моде – серый в светлую полоску, фланелевый, широкие лацканы, накладные плечи, высокие карманы, пиджак на трех пуговицах, книзу заужен, брюки с отворотами. Все для заграничного турне.

– Приезжаем мы с тобой, Люся, в Париж, а на вокзале шум: «Мишель де Бульгак! Вив Мишель де Бульгак!» Нас встречают Барбюс, Арагон, Триоле, Фиголе, Миголе. «О, как долго мы вас ждали, мсье де Бульгак! Примите от нас немедленно членство в Академии бессмертных!» Бунин в сторонке, стоит и недоумевает, за что не ему, нобелевскому лауреату, а этой босявке из ненавистной Совдепии? Сразу нас ведут в ресторан на Эйфелевой башне, горы устриц, реки шампанского…

Сиял яркий солнечный день, в котором грезились лучи парижского солнца, о коих он так мечтал. А послезавтра курьер театра Иван Сергеевич привез целую стопку загранпаспортов, и Яков Леонтьевич принялся их раздавать. Десять человек получили, двадцать, тридцать.

– Наши, конечно же, на самом дне томятся, – потея от нетерпения, прошипел Булгаков.

Еще сколько-то человек получили, груда паспортов иссякла.

– А мы? – промычал, бледнея, Булгаков.

– Ой, забыл! – стукнул себя по лбу Иван Сергеевич. – Вот же еще. – И выдал две бумажки, которые Леонтьев с жалобным видом протянул Булгаковым. В выдаче заграничных паспортов отказано!

Когда вышли на улицу, Михаилу Афанасьевичу стало плохо, с трудом дошли до ближайшей аптеки, он принял успокоительные капли и лег на аптечную кушетку. Елена Сергеевна на улицу – как назло, ни одного такси.

Мимо ехал кто-то, пригласил:

– Подвезти?

Глянула – Безыменский, рожа наглая, успешная, в зубах папироска.

– Не надо!

– Я, кстати, не всем предлагаю.

– Отлезь, гнида! – рявкнула она словами Шарикова.

– Хамка! – И укатил.

А она вернулась в аптеку, вызвала авто по телефону. Дома невыездной писатель слег. Болела голова, одолевал страх смерти, одиночества, пространства:

– Хочу жить вечно, хочу, чтобы ты приросла ко мне, хочу жить на просторной даче, хочу гулять по Парижу!

На четвертый день собрал волю в кулак и написал Сталину новое обиженное письмо: «Многоуважаемый Иосиф Виссарионович! Разрешите мне сообщить Вам о том, что со мною произошло… испрашивал разрешение на двухмесячную поездку за границу, в сопровождении моей жены Елены Сергеевны Булгаковой… хотел сочинить книгу о путешествии по Западной Европе с тем, чтобы по возвращении предложить ее для напечатания в СССР… Паспорта вы получите очень скоро, так как относительно вас есть распоряжение…Тут уж у меня отпали какие бы то ни было сомнения, и радость моя сделалась безграничной… В это время меня поздравляли с тем, что многолетнее писательское мечтание о путешествии, необходимом каждому писателю, исполнилось… 7 июня курьер Художественного Театра относительно меня и моей жены сказал, что нам в паспортах отказано… После этого, чтобы не выслушивать выражений сожаления, удивления и прочего, я отправился домой, понимая только одно, что я попал в тягостное, смешное, не по возрасту положение… Обида, нанесенная мне в ИНО Мособлисполкома, тем серьезнее, что моя четырехлетняя служба в МХАТ для нее никаких оснований не дает, почему я и прошу Вас о заступничестве».

Мадлена отнесла письмо в ЦК, но надежда увидеть мир умирала и уже даже перестала стонать от боли.

– Он не ответит, – мрачно предрек Булгаков. – Его вообще нет. Он существует только в моих глупых байках.

И они поехали не в Париж, а в Ленинград, месяц жили в «Астории», гуляли, Михаил Афанасьевич лечился от неврастении методом электризации у доктора Полонского, даже вернулся к работе и закончил киносценарий «Мертвых душ». Вернувшись в Москву, показал Пырьеву, и тот велел переделать.

Булгаковская Москва. На этом месте в Нащокинском переулке стоял дом, в котором М. А. Булгаков провел последние годы жизни

[Фото автора]

– Я только и слышу: переделать, переделать, переделать! Я должен переделывать под них, вместо того чтобы они переделывались под меня!

Кусок лета провели на даче под Звенигородом, где было превосходное купание, и нервы Михаила Афанасьевича основательно укрепились. На «Мосфильме» наконец утвердили его сценарий «Мертвых душ», третий вариант, а «Украинфильм» предложил ему сценарий «Ревизора».

– Гляньте, как Гоголь ведет меня в кинематограф! Спасибо, учитель!

В Киеве четыре дня жили в «Гранд-Отеле», просторнейший номер, чудесные виды из окон. Представители дирекции кинофабрики жужжали:

– На що вам Москва! Вы же наш, киевлянин! Переезжаете к нам, и мы вам пятикомнатную квартиру с видом на Днепр.

Булгаков завелся:

– Переедем! Ничего так не хочу, кроме пятикомнатной квартиры! Мне уже и все эти Парижи не нужны. У нас Ленинград, Киев… А приедешь в Париж, и окажется, что сплошная серость, из которой торчит Турдэфелька.

То же самое, когда они вернулись в Москву, шепеляво говорил и приехавший из Парижа Станиславский, противно морщил