За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Тут его молодая жена, в девичестве Ларина, весело засмеялась, и петух со своей курочкой отвалили.

– Ларины-Бухарины… – злобно проскрипел Булгаков. – Не в том беда, что ты Бухарин, а в том, что ты…

Он стал подыскивать рифму, но жена быстрее придумала:

– …с противной харей!

– Гениально! – воскликнул муж и прижался щекой к щеке жены.

В три часа ночи солнце и луна стали тускнеть, внезапно резко грянули гармошки и так же резко замолчали. С занавешенных кубов сорвали синий бархат, и там в клетках захлопали крыльями яркие разноцветные петухи. Предполагалось, что они воспоют наступающее утро, но лишь один слабо прокукарекал, другой же с перепугу взлетел, вылетел из клетки и метко приземлился в блюдо страсбургского пирога – утиного паштета фуа-гра, считающегося одним из самых изысканных блюд мировой кулинарии.

– И страсбургский пирог нетленный петух разрушил оглашенный, – засмеялся Булгаков, перефразируя «Евгения Онегина».

– Я уже пьяная и облопалась, – честно призналась Елена Сергеевна. – Поехали домой, барин?

Но Боулен сказал:

– Великий Билл приказал не отпускать вас до самого утра.

Тут оркестр заиграл «Glory, glory, hallelujah», и в свете зари выросла на постаменте фигура великого Билла Буллита с бокалом шампанского в руках. Посол Соединенных Штатов под звуки оркестра пропел куплет из гимна северян и громко воскликнул по-русски:

– Да здравствуют Россия и Америка!

Потом он пошел по пьяным и объевшимся рядам, высокий и по-американски самоуверенный, трезвый и торжествующий. Он чокался своим бокалом с бокалами тех, мимо кого проходил, и лишь возле четы Булгаковых остановился и с особым чувством чокнулся с обоими.

– Отчен рад! Отчен! Я – Бул-лит, вы – Бул-гаков.

К нему подплыла пьяненькая Луиза, и он воскликнул:

– Бал! Все танцуют!

И все пьяные и объевшиеся, кто еще мог стоять на ногах, потянулись за ним в зал с колоннами, где всех встречала музыка. Во время танцев Буллит с женой незаметно исчезли, будто их и не было. Рядом с Булгаковыми закружилась чета Тухачевских, и заместитель наркома обороны как бы невзначай обронил в сторону писателя:

– Жаль, что ты не подвернулся мне в двадцатом году на Кавказе.

Булгаков хотел что-то ответить, но не нашелся, а Михаил Николаевич уже был далеко. А время летело, уже пять часов утра, и Михаил Афанасьевич предложил вернуться в столовую, выпить на посошок, закусить и теперь уж окончательно – домой!

На посошок же случилось такое, после чего уж и стыдно было оставаться. Даже мы с тобой, читатель, не слишком избалованные подобными Лукулловыми пиршествами, и то поспешили бы прочь. Один из медвежат выбрался из своего загона и лежал между столами на спине с бутылочкой молока в лапах. Весельчак Радек выхватил у него бутылочку, снял с нее соску, надел на бутылку шампанского и отдал медвежонку. Тот сделал несколько глотков и, отбросив бутылку, заревел, как младенец. Радек тем временем исчез, а начальник штаба Красной армии Егоров пожалел медвежонка, взял его на руки и принялся успокаивать. Медвежонок затих, но в следующее мгновенье его вырвало прямо на орденоносный мундир легендарного командарма.

– Пошел вон! – отбросил от себя неблагодарного медвежонка Егоров, к нему подскочили сразу пять официантов, стали оттирать, а окруженный ими военачальник страшно закричал: – Передайте вашему послу, что советские командармы не привыкли, чтобы с ними обращались, как с клоунами! – При этом сквозь столь короткую речь командарма трижды пробежала падшая женщина.

Булгаковская Москва. Резиденция посла США «Спасо-Хаус» в Спасопесковском переулке, 10

[Фото автора]

В следующий миг кавказцы спустились из своего шашлычного рая в раскуроченную столовую и заиграли лезгинку. Тухачевский первым бросился танцевать кавказский танец и выглядел совершенно нелепо во фраке, никак не подходящем под такую хореографию.

– Асса! – крикнул Булгаков, и тут уж агент Мадлена Трусикова-Ненадежная изо всех сил потащила его вон с начинающегося шабаша.

Очнулись они уже возле своего дома в Нащокинском, выбираясь из посольского «кадиллака» с гигантским букетом из двухсот тюльпанов, подаренным на прощание Боуленом. С трудом поднимаясь на свой этаж, Михаил Афанасьевич ворчал:

– Могли бы как-нибудь и до самой квартиры донести. Янки дудль!

А уже в кровати, прижимаясь к жене, шептал:

– Давай, как там у них, чик ту чик, щека к щеке…

В последующие дни Америка не отпускала их, и Москва с неудовольствием взирала на то, как к дому в Нащокинском подъезжают роскошные «кадиллаки», из них выползают мерзкие буржуи и идут в гости к внутреннему эмигранту, писателю-антисоветчику Булгакову, несут ему в подарок виски, а его жене – огромные букеты цветов.

Или как расфуфыренная парочка двигается по Александровскому саду. И почему до сих пор оба не арестованы? И куда, спрашивается, направляются?

Разумеется, в сторону знаменитого с недавних пор Дома на Моховой, от которого новая советская архитектура взяла курс на сталинский ампир. Использовав в качестве образца фасад Лоджии дель Капитаньо в Виченце, архитектор Иван Жолтовский раздвинул его во все стороны и построил красивейшее здание, и, когда Мишиного друга Иосифа повезли по Москве показывать архитектурные новинки, дабы он определил, куда дальше идти нашим зодчим, он, естественно, не без подсказки своего лучшего друга Миши ткнул в этот дом пальцем и сказал:

– Вот это!

Отсюда и пошел сталинский классицизм, он же ампир.

Изначально Жолтовский строил Дом на Моховой как образцовый жилой. Но когда американцы задружили с СССР и прислали своего посла Буллита, Михаил Афанасьевич сказал своему другу:

– Иосиф, брось им с барского плеча, покажи удаль.

И над входом в желтое красивое здание стали развеваться звезды и полосы. А пока мы рассказывали об этом, элегантная парочка уже подошла к посольству США и вступила в его буржуйское чрево. Зачем, спрашивается? Смотреть, видите ли, новейшую голливудскую кинопродукцию. А потом пить и есть всякую всячину, в то время как среднестатистический гражданин СССР вынужден питаться скромно.

Не проходит и трех дней, как вместо того, чтобы продолжать праздновать Первомай, эти внутренние эмигранты снова садятся в посольский «кадиллак», и все тот же Чарли Боулен везет их кататься по вечерней столице, смотреть красоты первомайской иллюминации. А потом снова в Дом на Моховой, где на сей раз прием устраивают секретарь посольства Уайли и его хорошенькая жена Айрен. Приглашенных человек тридцать. Обед в стиле «симпл» – сосиски с бобами, спагетти, жареный картофель с тушеным мясом и все такое, что до революции называлось «дю простое». Честно говоря, уже надоело слышать американский акцент, в зубах навязли английские слова, которые следует стараться говорить, чтобы выглядеть взаимовежливым. Хорошо, что сегодня приглашен французский молодой писатель и можно поупражняться