За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень
– Лена, ты должна это знать. Я встретил и полюбил другую женщину. В новом году… Я принял решение. Мы с ней поженимся. У меня тоже будет другая семья. Надеюсь не встретить с твоей стороны возражений.
– Женя, я очень за тебя рада, – ответила бывшая жена. – Дочка Толстого – прекрасная партия. Желаю вам счастья. И детей родить.
– Ты рада? – печально произнес бывший муж. – Стало быть, ты и впрямь не испытываешь ко мне никаких чувств.
– Кроме тепла и глубокой благодарности за все, что ты для меня сделал. За то, что ты такой хороший. И что Булгакова не застрелил.
Буденный понял, что повел себя глупо, и поспешил извиниться.
– Ладно, прощаю! – засмеялась бывшая Шиловская. – Но с вас «Пчелка», «Казачок» и «Краковяк». Страсть как люблю вас послушать!
– Оформим! – улыбнулся Семен Михайлович во все свои лихие кавалерийские усищи, денщик получил указание, в Спасо-Хаус пожаловала венская гармоника и в руках виртуозного исполнителя заиграла на все лады. Уже на «Пчелке» многие не удержались и пустились в пляс. Особенно смешно выглядели америкосы, изо всех сил стараясь изобразить нечто русское плясовое.
Буллит, отведя в сторонку Булгакова, спросил его на французском, нет ли у писателя каких-либо особенных пожеланий, и тот лихо ответил:
– Есть! Один из моих предков происходил из индейского племени тускарора. Передайте, пожалуйста, президенту Рузвельту мою просьбу. Вернуть оставшимся представителям племени тускарора их исконные земли, на которых в данное время размещается город Нью-Йорк. Все небоскребы можно передать им в собственность.
Елена Сергеевна Булгакова
1936
[Из открытых источников]
Буллит не вполне понял, но переводчик пояснил ему, посол вскинул брови, наконец понял, что это шутка, и от души расхохотался:
– За вас, Майкл! You are the most witty guy in Russia!
– Что он сказал? – обратился Булгаков к жене.
– Что ты самый остроумный парень в России. Witty.
– Хорошее слово. Как будто синичка чирикнула.
А на другой день после успеха премьеры «Мольера» в «Вечерке» новая гневная статья, на сей раз какого-то Рокотова. Потом – другая, третья. Всем пьеса нравится, а товарищам журналистам она поперек горла. Неужто нельзя их приструнить? Ведь даже Поскребышев расхвалил и Сталину доложил…
Весь февраль «Мольер» идет с неизменным успехом, каждый раз по двадцать занавесов. Спектакль смотрит Буллит и тоже в восторге, говорит Булгакову по-французски:
– Это подлинный шедевр! А вы настоящий мастер!
– А что там насчет индейцев племени тускарора?
– Не беспокойтесь, они уже обживаются в небоскребах Нью-Йорка.
Американцы постоянно зазывают к себе на пиры и просмотры новых голливудских фильмов, катаются вместе с Булгаковыми на лыжах по Подмосковью. Спектакль каждый раз идет с оглушительным успехом, и каждый раз следом бежит свора собак, одну за другой злобные рецензии выгавкивают из своих пастей Афиногенов, Всеволод Иванов, Грибков и – кто бы мог подумать! – Олеша.
– Ах ты, Юрий Карликович! Нашел, когда свести со мной счеты за прежние обиды, сучонок! Он уже полностью в состоянии литературного маразма. Готов писать что угодно, лишь бы его считали советским. Лишь бы кормили, поили и дали возможность лишний год скрывать свою творческую пустоту. И как начал в «Гудке» водку пить, так до сих пор не остановится.
Булгаков решил действовать неожиданно. Во МХАТе объявил, что намерен писать пьесу о молодом Сталине. Мхатовцы поддержали, дирекция пообещала выйти на прямую связь и помочь со сбором необходимых материалов. Но…
Три недели «Мольер» потрясал Москву своим бешеным успехом. И вот она – утренняя «Правда» с основательной разгромной статьей «Внешний блеск и фальшивое содержание».
– Без подписи, – обреченно произнес Михаил Афанасьевич. – Так бывает, когда статью написал сам Сталин.
– Но стиль! Стиль-то Литовского! Перечитай эту статью и его предыдущие. И на последнем спектакле эта гадина сидела в ложе и что-то все писала, писала. Как раз эту статью, должно быть.
Отправились во МХАТ. Там ждал окончательный удар. Согласно вчерашнему постановлению Политбюро «Мольер» запрещен!
К этому времени Булгаков уже вчерне закончил свою самую смешную пьесу «Иван Васильевич», ее уже начали репетировать в Сатире, а Москва, тайком подглядев, уже распространяла крылатые выражения:
– Я вся в кино… В искусстве. А ты с этим аппаратом.
– Если бы вы были на месте Зинаиды Михайловны, я бы повесился.
– А что вы на меня так смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут.
– Ох, тяжко мне! Молви еще раз, ты не демон?
– Ключница водку делала?
– Я его посадил на бочку с порохом, пущай полетает!..
– Ловят? Как поймают, Якина на кол посадить. Это первое дело…
– Вот что крест животворящий делает!
– Бориса на царство?.. Так он, лукавый, презлым заплатил царю за предобрейшее!.. Сам хотел царствовати и всем владети!.. Повинен смерти!
– Извиняюсь, что это вы все – холоп да холоп! Какой я вам холоп?
– Эта роль ругательная, и я прошу ее ко мне не применять.
– Пес смердящий! Какое житие?! Ты посмотри на себя!
– Паки, паки… Иже херувимы!.. Ваше величество, смилуйтесь!
– Покайся, любострастный прыщ!
– Боярыня красотою лепа, бела вельми, червлена губами, бровьми союзна, телом изобильна… Чего же тебе надо, собака?!
– Ну, Иоанн, ну, Грозный!.. Ну что тут особенного?..
– Оставь меня, старушка, я в печали…
– Как челобитную царю подаешь?
– Какой паразит осмелился сломать двери в царское помещение? Разве их для того вешали, чтобы вы их ломали?
– Были демоны, этого не отрицаю, но они ликвидировались.
– Я изнемогаю под тяжестью государственных преступлений, которые мы совершили!
– Меня начинают терзать смутные подозрения. У Шпака – костюм, у посла – медальон, у патриарха – панагия…
– Чистосердечно признаюсь, что я царствовал, но вам не изменил, дорогая Ульяна Андреевна! Царицей соблазняли, дьяк свидетель!
– С восторгом предаюсь в руки родной милиции, надеюсь на нее и уповаю.
Елена Сергеевна, перепечатывая пьесу, попискивала от смеха и однажды даже призналась:
– Не сердись, дорогой, но мне кажется, это самая лучшая твоя вещь для театра. Публика обезумеет. И ты так легко
