За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Актеры, осветители, гримеры, бутафоры и художники запоминали целыми кусками, тайком записывали и читали потом своим знакомым, по Москве ходило несколько нелегальных списков, домоуправ Бунша, кинорежиссер Якин, служащий междугородных перевозок Шпак и квартирный вор Жорж Милославский становились все более известными. Хотя решения о постановке спектакля пока не было, а на автора почти ежедневно катили бочку газетные щелкоперы всех мастей.

В мае давали генеральную репетицию «Ивана Васильевича», на которую Булгаковы пришли вместе с детьми Елены Сергеевны, и Женя, глядя, как нарочито и бездарно играют актеры, сказал:

– Почему так? Когда пьесу читаешь, обхохочешься, а смотришь спектакль – нисколько не смешно.

– Потому что Горчаков бездарный режиссер, – ответил Михаил Афанасьевич. – Пытается смешное сделать еще смешнее, а получается пошло и глупо.

На спектакле присутствовал какой-то партийный чин по фамилии Фурер. Он тоже не смеялся, а когда все кончилось, сказал:

– Я своего разрешения на постановку этого спектакля не даю.

– Ну и хорошо, – откликнулся Булгаков. – А то сделали из обаятельного вора Милославского какого-то рыжего поросенка с ушами, как у слона. Спасибо Горчакову, убил не кого-нибудь, а первого русского царя Иоанна Васильевича Грозного!

Но потерпевший полное фиаско Горчаков вскоре сумел уговорить обиженного на него драматурга делать для МХАТа инсценировку шекспировских «Виндзорских проказниц».

– А за это я вам пробью бесплатную путевку в Абхазию. На две недели.

– На месяц.

– Хорошо, попытаюсь.

– И две путевки. Без жены не поеду.

– Две трудновато будет.

Но пробил. Чего он прицепился к Булгакову, пес его знает.

В ожидании поездки на юг Михаил Афанасьевич вернулся к роману и написал финальную главу «Последний полет». Только окончания главы еще не придумал. Дальше следовало еще дописать. Он не решил, каким будет последнее вечное пристанище двух любящих друг друга героев. На том и поехал со своей собственной Маргаритой купаться в ласковом море.

Дом отдыха «Синоп» построили по инициативе Калинина совсем недавно, три года назад. Возводили сие райское место для высших партийных деятелей в глубине роскошного субтропического парка, устроенного здесь еще в XIX веке. А после того, как там отдохнули Фадеев и Алексей Толстой, место стало модным в творческой среде. Часть комнат зарезервировал за собой МХАТ.

Булгаковы приехали сюда на поезде в конце июля. Дореволюционный парк вызывал умопомрачительное восхищение, запахи такие, что полчаса подышишь, и вся твоя накопившаяся за год усталость улетучивается. Здание самого санатория разочаровало – как будто ящики из-под овощей наставили друг на друга, ни тебе ампирных колонн, ни уж тем более венецианских окон. К тому же и питание не увлекало. Повар превращал мясо в нечто безвкусное и при этом незаконно присваивал блюдам экзотические названия. Закажешь цвибельклопс, принесут обычные паровые котлеты. Попросишь лангет пикан, дадут кусок вареного мяса, политый морковным соусом. Возьмешь штуфт по-аргентински, а это то же вареное мясо, нарезанное соломкой и покрытое обыкновенной кислой капустой. Раздраженный таким отношением к кулинарии, Булгаков заказывал официантке:

– На завтрак – чепуху на постном масле, на обед – чушь собачью, на ужин – жареную босявку под соусом дребедень.

– Нельзя ли в соответствии с меню?

– Можно, но в итоге я получу все то, что перечислил.

И приходилось по вечерам устраивать пикники с шашлыком. Вокруг дома отдыха постоянно паслись чудесные абхазцы, по щелчку готовые быстро развести костер и наготовить хоть из баранины, хоть из свинины, хоть из форели. Вот и сейчас беззаботная компания сидела, взирая на закат и наслаждаясь сочными шашлычками. А Тарзан продолжал свой рассказ:

– Я тоже считаю, что Ягоде неплохо было бы проветриться. Но он хитрый, сволочь, отсиделся на толчке. Так вот, Сталин и говорит: «Как вы знаете, товарищ Булгаков, нами принято решение награждать героев страны званием “Герой Советского Союза” с вручением Золотой Звезды. И уже сколько-то там человек получили. Но в литературе есть такое понятие – главный герой. Так вот, Политбюро приняло решение наградить вас званием “Главный герой Советского Союза” с вручением особого рода Золотой Звезды. Эй, Калинин, где ты, старый пердун? Неси!» Тут Калинин вносит звезду из чистого золота и величиной… Ну, вот как ладошка у Люси.

– И где же она? – уныло спросил Горчаков.

– Кулуарно, – пояснил рассказчик. – Вручена была кулуарно. Чтобы количество моих врагов и завистников не увеличилось в геометрической прогрессии. Достаточно и Тухачевского, присутствовавшего при вручении мне высшей награды. Побледнел, губы посинели, выхватил револьвер и хотел застрелиться, но тут начальник охраны Власик подскочил, заломил Тухачевскому руку, повалил на ковер. Тот отдышался и говорит: «Мы за тебя, Коба, кровь проливаем, а эта штафирка главным героем оказалась! Я все равно застрелюсь от обиды!» Тут Иосиф Виссарионович разозлился и говорит: «Можешь сэкономить свою пулю, дай срок, мы на тебя казенную истратим. Кто польскую войну просрал? Кто тамбовских крестьян газами отравил, не разбирая правых от виноватых? Пошел вон, босявка!»

Булгаков прервал свой рассказ и оглядел собравшихся. Если поначалу смеялись, то теперь на лицах застыло разочарование.

Булгаков в «шапочке Мастера» за бюро-секретером. Квартира в Нащокинском переулке. Фото Б. В. Шапошникова

1936

[МБ КП ОФ-3170/18]

– Как-то не очень смешно, если честно, – сказала Ольга Сергеевна.

– Да уж, Миша, на этот раз не задалось, – согласилась ее сестра.

– Я вообще не понимаю, как можно шутить такими вещами! – возмутился Горчаков. – Разбился самолет, погибли люди. В том числе – дети. Разве это может быть смешно? И про звание главного героя Советского Союза – чушь собачья.

– А мне понравилось, – попытался возразить Горюнов. – Если есть герои, то должны быть и главные герои.

– У вас, Михаил Афанасьевич, все хохмочки, – продолжил мрачно гнуть свою линию Николай Михайлович. – Вот вы взялись переводить Шекспира и следуете буква за буквой. Но МХАТу не нужна буква, нужно живое слово. Я вам уже говорил, что свои прибаутки возьмите да и навставляйте в шекспировскую пьесу. Никто вас за это не осудит. Ведь и в афише будет значиться: «Пьеса Шекспира в вольном переводе Булгакова». Туда пусть ваши брехни идут, туда, родимые! А вы где не надо чересчур целомудренны, мэтр. А где не надо – излишне легкомысленны.

– Я, да? – налился злостью Михаил Афанасьевич, уже по горло сытый поучениями этого щенка. На семь лет моложе, а лезет поучать! – Вы говорите, МХАТу нужно живое слово? Да этот ваш МХАТ все мои самые живые слова превращал в мертвые. Если уж начистоту, МХАТ – кладбище моих пьес! Я захожу туда и чувствую, как пахнет труп Мольера.

– Как-как? – чуть не поперхнулся Горчаков. – Кладбище? Да вы должны в