За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– А не наоборот ли? – все больше сердился Булгаков. – Если бы не я, вы бы так и ездили на «Бронепоезде двадцать-шестнадцать» да Киршоном дырки затыкали. Театр дал мне денег! Один процент от сборов, а остальным себя обогатил.

– Напрасно вы кипятитесь, Михаил Афанасьевич, – малость струхнул Николай Михайлович. – Согласен, вы тоже много сделали для театра. Но из-за того, что большинство ваших пьес попало под запрет, и театр нес немалые убытки. И вы, насколько мне известно, так до сих пор и не вернули некоторые авансы.

– Авансы возвращают только тогда, когда автор их не отработал! – вскочив, весь передернулся обиженный драматург. – А я отработал все честно и сполна. И не моя вина, что в Главреперткоме сидят одни уроды.

– Миша! – воскликнула Елена Сергеевна.

– Что Миша? – не утихал он. – Мало того, что там уроды. А и вы, достопочтенный Николай Михайлович, должен вам сказать… Что режиссер вы…

– Ну, договаривайте, – побледнел Горчаков.

– Не надо, умоляю! – принял трагическую позу Ершов.

– Режиссер вы говенный, – хлестко отстегнул от себя Горчакова Булгаков. – Вы, милый, глупы, как пробка.

– А вы… – Горчаков хотел было броситься на обидчика. – Вы говенный драматург. Боже, как давно я хотел это сказать!

– И я высказался, и мне так свободно стало, – вдруг смягчился Булгаков. – На сердце прямо какая-то Муза Бальбизиана. И поет!

– Спасите утопающих, Владимир Львович. – Ольга Сергеевна толкнула Ершова, который тут уже спас ее. Приехав в «Синоп», Бокшанская принялась все критиковать, не только еду и архитектуру, но вообще все. Сказала, что из парка следует сделать цитрусовую плантацию. Бог наказал бунтовщицу незамедлительно. В море ей свело мышцу, она наглоталась и чуть не утонула. Если бы не расторопность Ершова.

– Друзья мои! – воскликнул Владимир Львович. – Это же прекрасно! Вы оба вскрыли нарыв. Вам ничего не остается, кроме как смириться друг с другом, и пусть говенный режиссер ставит пьесы говенного драматурга, а мы, говенные актеры, будем играть в ваших говенных спектаклях.

И он действительно спас ситуацию. Первым рассмеялся Толя Горюнов, затем все остальные и, наконец, Булгаков и Горчаков.

– Мир? – протянул руку Николай Михайлович.

– Черт с вами, – согласился на примирение Михаил Афанасьевич.

И казалось, на этом Иван Иванович и Иван Никифорович помирились. Но как бы не так. Над переводом Шекспира Булгаков работать перестал, а по возвращении в Москву в середине сентября он написал во МХАТ заявление об уходе. Елене Сергеевне признался:

– Это заявление я писал с каким-то даже сладострастием!

Глава сорок пятая

Бултых!

1936–1938

Мхатовцы после его ухода из театра то и дело зазывали обратно, обещая всякие блага. А тогда, после возвращения из Абхазии, к ним в Нащокинский завалилась целая делегация из Большого театра – главный режиссер Самуил Самосуд, режиссер Тициан Шарашидзе и композитор Сергей Потоцкий, автор первой советской оперы «Прорыв». Зная о конфликте с Горчаковым, Самосуд без предисловий пошел в атаку:

– Ну, когда приедете писать договор – завтра? Послезавтра?

– Какой договор, Самуил Абрамович? – удивился Булгаков.

– О том, что вы будете работать у нас в Большом театре.

– В Большом? А что… Это идея. Либретто писать?

– Разумеется.

– Черт возьми!.. А что? Я как раз собираюсь расстаться со МХАТом.

– И нечего вам там делать.

– К тому же опыт написания либретто у меня есть. «Минин и Пожарский» для Асафьева. А на какую должность?

– Да вас мы возьмем на любую должность. Хотите – тенором?

– Тенором? – И Булгаков расхохотался. Разговор получил ускорение. Шарашидзе намеревался ставить оперу на музыку Потоцкого о гибели Белой армии в Крыму.

– А у вас имеется наработка. Пьеса «Бег».

Когда Самосуд уходил, хлопнули по рукам.

– Да работа несложная, – сказал Самуил Абрамович. – В опере важен не текст, а идея текста. Тенор может петь длинную арию: «Люблю тебя… люблю тебя…» – и так без конца, варьируя два-три слова.

И не успело закончиться бабье лето, как Михаил Афанасьевич ушел из МХАТа и подписал договор с самым главным театром всея Руси о поступлении в штат и начале работы над оперой, которую намеревались назвать «Перекоп», но новый сотрудник Большого театра сразу же заявил о независимости:

– «Черное море». Гораздо лучше звучит. И ласкает слух. Каждый мечтает о летнем отпуске на Черном море. Инстинктивно будут покупать билеты на оперу с таким названием.

Вскоре Самосуд выпустил в «Комсомольской правде» статью «Создадим советскую классическую оперу», в которой сообщалось, что композитор Асафьев пишет музыку по булгаковскому либретто «Минин и Пожарский», а сам Булгаков работает над новым либретто «Черное море» о героической борьбе Красной армии в Крыму.

Новая работа! Новые надежды! Он взял из «Бега» Серафиму Корзухину и превратил в Ольгу Болотову, Голубков стал Болотовым, Хлудов – Агафьевым, исчезли Люська и Чарнота, зато появились Белый Главком и Красный Главком – Врангель и Фрунзе, другие военачальники. Прототипом беспощадного генерала Агафьева теперь стал не Слащев, а палач Киева генерал-лейтененат Май-Маевский. Работалось так легко, что уже в середине ноября либретто было готово, и можно с легким сердцем идти в Спасо-Хаус, наслаждаться иностранной жизнью, танцевать, смотреть голливудские новинки. Военный атташе Файмонвилл представлял теперь своего гостя так:

– Михаил Булгаков, главный либреттист Большого театра.

– Оу! Вау! – реагировали американцы и другие гости.

Сдав рукопись «Черного моря», Булгаков почему-то не сомневался в успехе, но уже вскоре на премьере «Свадьбы Фигаро» к нему подошел председатель Комитета по делам искусств при Совнаркоме Керженцев и небрежно бросил:

– По поводу вашего «Черного моря» я сильно сомневаюсь. Не больно-то хорохорьтесь.

Так что и работа в Большом началась с нервотрепки. Приходилось лечить нервы массажем, коим Булгаковы увлеклись той осенью. Получалось, нервы успокаивались. Да уж и привычка выработалась за многие годы – не ждать, что все так сразу и легко получится, с ходу взлетит, принесет успех. И пошел он, этот Керженцев, куда подальше со своими советами! Хорохорились и будем хорохориться! Веселиться, танцевать, ходить по ресторанам, по всяким там «Метрополям» и «Националям». Денег копить не умели и не умеем, да никогда и не научимся!

Как-то раз ужинали в «Метрополе»: Михаил Афанасьевич, Елена Сергеевна, актриса Любовь Орлова, ее муж кинорежиссер Григорий Александров, композитор Виссарион Шебалин да Петя Вильямс с женой Анютой. И жены затеяли спор, кому из них тяжелее живется.

– У меня даже шубы нет, – вздохнула Анюта.

– А у меня муж слишком честный, не то что другие, – со смехом призналась Елена Сергеевна.

– Это все ерунда, – махнула рукой Орлова. – Я, когда снимали «Цирк», в сцене на