Допинг. Запрещенные страницы - Григорий Михайлович Родченков
17.3 Моё участие в перекрёстном допросе и решение арбитражного суда
Последний день 2017 года. Джейк с невероятным энтузиазмом снимает абсолютно всё, что я делаю или собираюсь делать, — вместо того, чтобы помыть посуду, ни одной чистой ложки или чашки в доме не осталось. Я доделал для МОК большую таблицу — предстояло решить вопрос об участии в Олимпийских играх в Пхёнчхане ряда проблемных спортсменов из России, представителей «дюшесных» видов спорта: лыжи, сани, коньки, биатлон, скелетон и бобслей. В моей таблице был 71 спортсмен, из них 35, исходя из моего опыта и понимания, не должны были участвовать в Играх в Корее даже в нейтральном статусе. В итоге все указанные мною 35 путинских обманщиков, Putin Team, не были допущены и смотрели Игры по телевизору. Нехорошо злорадствовать, но я должен писать правду о том, как всё было: как раз тогда, когда я заканчивал таблицу, зная, насколько важно моё мнение для комиссии МОК, эти патриоты обсуждали: а может, нам не надо ехать на Игры, не надо выступать там под флагом МОК? Затем стали склоняться к тому, что всё-таки надо ехать, чтобы отстоять какую-то честь и что-то там показать всему миру. Но заводилы, Легков и Шипулин, никуда не поехали. Их просто не пригласили.
Приближалось историческое заседание арбитражного суда по апелляции 39 российских спортсменов на решение МОК о дисквалификации и возврате медалей, основанное на выводах комиссии Освальда. Я должен был участвовать в перекрёстном допросе. Физически присутствовать в Женеве я не мог, личная безопасность — прежде всего, поэтому я отвечал на вопросы в режиме телеконференции. Моё лицо было скрыто экраном, видны были только руки. При мне была Татьяна Хэй, переводчик, — так мы решили с Джимом Уолденом: проблема была не в том, чтобы переводить на английский язык мои ответы, а в том, что для меня надо было переводить на русский вопросы коварных адвокатов российских спортсменов. Потому что с самых простых слов: when, who, how и where (когда, кто, как и где) — начинались очень непростые вопросы, и вместо прямого ответа на них я постоянно отклонялcя в сторону, видимо, из-за совковой привычки искать между строк какой-то подвох. И Джим понял, что у меня в голове из-за российской ментальности и языковых различий постоянно происходит смещение смыслов. Поэтому мы решили, что я буду сперва повторять каждый вопрос про себя по-английски, затем Татьяна переведёт мне его на русский, потом я ещё подумаю и полностью, но всё ещё про себя, сформулирую ответ — и только потом стану отвечать. И ещё мы по просьбе суда предоставили МОК мой дневник — сканы и перевод всех страниц начиная с 1 января по начало марта 2014 года. Татьяна перевела мои записи на английский язык — слово в слово и точка в точку.
Арбитражный суд начался 22 января, меня заслушивали в первый день, профессора Макларена — во второй. С нашей стороны — мы сняли и подготовили для видеоконференции зал в гостинице в Нью-Йорке — всё было организовано прекрасно, но на швейцарской стороне скайп работал безобразно, порою было так плохо слышно, что приходилось повторять вопрос, транслируя звук через мобильный телефон. На меня сразу налетел Филип Бартч, адвокат Легкова, будто я собирался сбежать. Он начал с заявления, что у меня имеется эротический сайт и что я там занимаюсь сочинительством — но его тут же осадили: во-первых, сайта не было и нет, а во-вторых, это к делу не относится. Далее Бартч вбросил тему, что меня интересуют только деньги и что ради денег я снимаю фильм, якобы документальный, а свой дневник за 2014 год я оценил в миллион долларов. Я ответил, что за фильм Icarus я не получил ни копейки и что это была документальная съёмка, а не игровой фильм. А про дневник я просто пошутил — это было во время приватного разговора по скайпу под пиво ещё в июле 2016 года, причём эта запись была сворована из частного компьютера и транслирована на всю страну в прайм-тайм вечером в пятницу. В большинстве американских штатов это уголовное преступление, но российскому каналу НТВ всё по барабану.
Потом Бартч вдруг решил, что я не люблю, даже ненавижу Александра Легкова, потому что обзываю его козлом и долбоёбом — эти слова действительно были в моей электронной переписке. Но это было в апреле 2014 года, после Игр в Сочи! К тому же Легков заслужил такие эпитеты, он не переслал нам номер своей пробы, а в ней нашли кортикостероид будесонид, и мы не знали, кто это и что с этим делать, рапортовать или нет. А во время Игр я болел за Легкова и ни одного плохого слова о нём не написал, причём хитрый Бартч прекрасно знал это, у него были копии страниц моего дневника. Вот моя запись за 16 февраля: «Смотрели фантастическую эстафету 4×10 км! Легков красавец, такой отрыв сократил. Вылегжанин мучился — мы в итоге вторые. А шведы просто непобедимы!» Далее я пишу 23 февраля, когда оба Александра, Легков и Зубков, выиграли золотые медали и мы ночью подменяли их пробы: «Смотрел 50 км у мужчин, какой красавец Легков — золото! И Вылегжанин с Черноусовым — серебро и бронза». В Сочи я дважды назвал Легкова красавцем! Бартч это знал, но продолжал гнуть свою линию — дескать, я ненавижу российских спортсменов, я лжец и фантазёр, сочинитель чуши и продажная душа и на уме у меня только деньги.
Бартч умело создал отрицательный фон перед моим перекрёстным допросом.
Удивительные вещи про меня насочиняли Кудрявцев, Кротов и Чижов, хотя выбора у них не было — им жить в России. Кудрявцев составил какую-то странную таблицу (у нас никогда не было такой формы или формата) и написал там, что пробы привозили днём и тут же, через час или полтора, зарубежные эксперты забирали пробы на анализ. Это сработало, судьи CAS ему поверили, ведь они никогда не работали в лаборатории, а быть может, даже и внутри не бывали. «Забрать пробы на анализ» — это пустословие, затемнение картины
