Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский
Там на побеленном потолке все – гости и хозяева – писали углем из голландской печки всевозможные лозунги того времени, лозунги классовой пропаганды – или как жить <неразборчиво>, которые надо выучить, либо лозунги, которые должны облагодетельствовать человечество немедленно.
…Я жил в Кунцеве у тетки, а потом в Черкасске в общежитии МГУ, а у Яшки была крошечная комнатенка на первом этаже какой-то коммунальной квартиры тоже в районе Басманной. Крошечная, метров шесть квадратных. Все свободное место было уставлено книгами… библиотечными и своими.
…С собой Яшка всегда таскал толстую переплетенную книжку, где писал мелко-мелко, но все же разборчиво – Яшка до смерти сохранил разборчивый газетный почерк. В хорошем разборчивом почерке, мне кажется, Яшка видел некую нравственную обязанность. «Я должен писать так, чтобы меня могли легко прочесть те люди, к которым я пишу, – это дань уважения другим людям – товарищам, друзьям, начальникам и подчиненным»[18].
Яков Гродзенский – выпускник Московского университета
Сам Шаламов имел неразборчивый почерк. Письмо 22 мая 1965 года Яков Давидович начинает с претензии: «Дорогой Варлам, письмо твое получил. Ты пишешь чертовски неразборчиво. Ей-богу, приходится разбираться в нем, как в ископаемых шумерских клинописях.
Письмо очень и очень интересное, ничего секретного и интимного в нем нет, поэтому я позволю себе привлечь к чтению нескольких своих товарищей по Рязани. Каждый из них проявляет очень большой интерес и к твоему творчеству, и к твоей личности. В укор тебе скажу, что ни один из них не сумел расшифровать полностью твое письмо, хотя, конечно, смысл его, в общем, понятен. Я давно советовал тебе поучиться у Акакия Акакиевича Башмачкина каллиграфии».
В ответном письме 24 мая Варлам Тихонович объясняет причину своего плохого почерка: «Яков. Получил твое письмо. Начну с оправданий. Я пишу разборчиво только карандашом, чернилами пишу редко. Переписывать не захотелось».
В стихотворении Шаламова «Инструмент» (1954) есть строки:
До чего же примитивен
Инструмент нехитрый наш:
Десть бумаги в десять гривен,
Торопливый карандаш…
Иногда этот карандаш оказывался слишком торопливым, местами Шаламов не дописывает окончания фразы, а то и пропускает целые слова или обозначает их буквами.
В 1926 году Яков Гродзенский поступил в МГУ на юридический факультет, через год перевелся на историко-философский (с потерей года). Как студента его «выдвинули» («выдвиженец» – термин в тогдашней служебной иерархии) в журналисты.
По свидетельству Шаламова, «Гродзенский окончил философский факультет университета, но поступал на юридический, на совправа. Увидев чрезвычайно сомнительное юридическое тогдашнее образование, перешел на философский, но философский был еще хуже… Гродзенский рос под надзором некоторых старых партийцев – от детдома к рабфаку, от рабфака к вузу… Естественно, что человек такой биографии должен был оказаться в рядах оппозиции. Так и было. В 1928 году Гродзенский был исключен из комсомола и из вуза, но в университете Якову удалось восстановиться, и он кончал уже не юридический (совправа), а философский»[19].
Отец примкнул к троцкистской оппозиции в Московском университете. Наум Коржавин так объясняет увлечение Троцким среди комсомольцев 1920-х годов: «Большевизм, отказавшийся от мировой революции, – нонсенс. И этот нонсенс, эта прострация была смыслом духовной жизни при Сталине. И нет ничего удивительного, что молодежь, принявшая большевизм, принимала мировую революцию и в массе поддержала догматического большевика Троцкого против сталинской прострации»[20].
Отмечу один штрих. Мой отец свое кажущееся ему неумение ориентироваться называл «топографическим кретинизмом». Я узнал, что этот термин принадлежит Л. Д. Троцкому. В его книге «Моя жизнь» читаем: «Шутили, как всегда, по поводу того, попаду ли я один к себе домой: я очень плохо разбирался в улицах и из склонности к систематизации называл это свое качество “топографическим кретинизмом”. Позже я достиг в этом отношении успехов, которые давались мне, однако, нелегко»[21].
Если в техникуме у Якова все же были проблемы с учебой, точные науки он не слишком любил, то в университете дела шли весьма успешно. Отец рассказывал, что экзаменов и зачетов он совершенно не боялся. Хорошо подвешенный язык и прекрасная память превращали проверку знаний, скорее, в повышение самооценки.
Одним из преподавателей университета, о которых вспоминал мой отец, был сын знаменитого ученого-биолога Климента Аркадьевича Тимирязева Аркадий Климентьевич – физик и философ-марксист. Масштаб личности отца раздул амбиции сына, который недостаток способностей компенсировал своей ортодоксальной партийностью. Приходит на ум описанный в воспоминаниях о М. Булгакове эпизод литературной жизни. Михаил Афанасьевич попросил Владимира Владимировича Маяковского придумать фамилию для сатирического изображаемого ученого, и тот мгновенно ответил: «Тимерзяев».
Яков Давидович с иронией отмечал, что Аркадий Тимирязев отпустил бородку и стал очень похож на памятник отцу, установленный у Никитских ворот. Студенты, в том числе и мой отец, за глаза звали Тимирязева-сына «сын памятника».
Совсем другим запомнился профессор кафедры философии Карев Николай Афанасьевич (1901–1936), являющийся заместителем председателя правления Общества воинствующих материалистов-диалектиков. Он отличался необычайной разносторонностью философских интересов. По Кареву, философия не «наука наук» и не обобщение их основных результатов, а активный методологический синтез, проникающий во все науки.
Как единство диалектики, логики и теории познания, философия – самостоятельная наука, но проявляющая себя в остальных науках и развивающаяся на их основе. В работах Карева нашли отражение все основные философские споры 1920-х годов.
Уже после того как Яков Гродзенский окончил Московский университет, в 1933 году Николая Афанасьевича арестовали и приговорили к трем годам тюремного заключения. После того как он отбыл установленный срок, его буквально на несколько недель выпустили на свободу, но затем повторно задержали и без суда расстреляли 11 октября 1936 года. Посмертная реабилитация пришла к профессору философии только в 1961 году.
Студента Якова Гродзенского заметил профессор Луппол. Иван Капитонович Луппол (1896–1943) – философ, академик АН СССР, один из главных авторов концепции диалектического материализма, легшей в основу советской школы истории философии, так называемой «деборинской школы». После разгрома этой школы И. К. Луппол был вынужден переключиться с философии на вопросы литературоведения. Был избран делегатом первого съезда советских писателей, а на самом форуме избран в правление вместе с Максимом Горьким.
Рассказы отца о встречах и беседах с И. К. Лупполом не отложились в моей памяти, ассоциативно они близки к описанию его внешности современником: «Встречаясь с И. К. Лупполом, каждый раз я удивлялся, как внутреннее благородство этого человека отражается на его внешнем облике. Выше среднего роста, светловолосый, с большими
