Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко

Голод

Страшная вещь – голод. Все время хочется есть, кружится голова, качаешься от слабости.

Думаем о хлебе – наяву и во сне. Жуем обрывки бумаги, соскребаем мел с печки… Иной раз кажется, что теряешь сознание. Боюсь, чтобы этого не заметила мама… Но она все видит. Отдает свой хлеб. Делится своей пайкой Инночка. Неужели у меня такие голодные глаза?

Вита

От голода спасает моя подруга Вита Рабинович. То картошки подкинет, то муки. От своей семьи отрывает…

Мы знакомы с ней недавно. Внешне Вита очень привлекательная. Слегка заикается, но мне кажется, что это ей даже идет. Самостоятельная, щедрая, не по возрасту мужественная. У нее убили отца и старшую сестру Цилю. Но как она держится! Только боль в глазах. Наверное, она навсегда поселилась в них, эта боль.

Вита – по-латински «жизнь»… Что же уготовила судьба девочке с таким именем?

Для будущего

Нина Шнайдер бежала от немцев из-под самой Варшавы. Там она училась в консерватории по классу вокала. Добралась как-то до Вильно, а потом война пригнала ее в Минск. Ни кола ни двора. Единственное богатство – голос. Дивной красоты сопрано. Но кому оно нужно в войну, да еще за колючей проволокой?!

Мы познакомились в колонне. Высокая, худая, с выразительным лицом. Волосы у нее ослепительно рыжие, губы припухлые, какой-то отчаянный взгляд ярких серых глаз. Ей, должно быть, года двадцать два… Одна, без чьей-либо поддержки, на чужой земле, за колючей проволокой. Но беспомощной себя не чувствует. Знает польский и немецкий языки, неплохо говорит по-русски.

Вместе прибираем барак немцев-железнодорожников. Узнав, что Нина училась в консерватории, они приказывают спеть песню. Нина что-то запела по-польски. Немцы остановили ее:

– Нет, не это, – и напомнили мелодию.

Девушка поначалу подхватила ее, а потом умолкла… Немцы заставляли петь «Хорста Весселя» – марш нацистов.

Немец снова приказал петь. Нина молчала. Тогда один схватил ведро с водой и вылил его на девушку.

…Вечером, до комендантского часа, я прибежала к Нине на Обувную улицу.

И тут услышала ее голос. Звучали гаммы.

– Она не только сама поет. Еще и соседскую дочку учит… Для чего? – пожала плечами бабушка Блюма.

Но Нина, верно, знает, для чего. Для будущего…

Забыть об ужасном

Спасибо, Ингрид! Сегодня я в голубой блузке, которую ты мне подарила. Удивительно, но и в этих условиях хочется хорошо выглядеть. Я даже сделала себе новую прическу. Собираю на висках волосы в валики, а потом заплетаю косы. Они уже длинные, густые. Мама говорит, что такая прическа мне к лицу, и очень волнуется.

В колонне все как-то по-новому посмотрели на меня. И так хорошо стало оттого, что почувствовала себя взрослее, что чисто одета, что люди говорят приятные слова. Хочется забыть о страшном.

Я еще ни в кого не была влюблена. Нравился сначала Миша Лубин, а потом Толя Бережков. Мишу любили многие девчонки. Влюбленные даже написали ему общее письмо, в котором признавались в любви, и подписались своими именами. Слава богу, меня среди этих дурочек не было.

Толя Бережков нравился мне всерьез. У него светлый чуб и голубые глаза. Мой идеал красоты. Однажды я отважилась на свой самый смелый поступок. Позвонила Толе, а когда он подошел к телефону, положила трубку на пианино и стала играть. Потом быстренько повесила трубку. Возможно, Толя и не догадался, от кого получил музыкальное приветствие, но я стыдилась при встречах смотреть ему в глаза…

Я возвращаюсь на землю… Что ж, хорошее настроение и приятные воспоминания – тоже подарок судьбы.

Лина Ной

Ноэми Руднянская, Софа Сагальчик и Лина Ной. Пожалуй, они были самыми красивыми девушками в гетто.

Нельзя забыть трагическую историю Ноэми.

Софа Сагальчик погибла в одном из погромов.

А Лина Ной…

Как бы я ни старалась описать внешность девушки, сделать этого не смогу. Ясно вижу ее бледно-смуглое лицо, большие светлые глаза, пышные пепельные волосы. Фигура высокая, движения красивые, походка стремительная, гордая.

Лина стала жертвой одного из злодеяний немцев. В гетто была проведена облава и схватили девушек – самых красивых.

Их привезли на Площадь рабов, потом заперли в сарае. Они кричали, плакали, стучали в двери. Понимали, что их ждет. Там провели всю ночь.

Утром девушек повели на расстрел.

Сеня Темкин видел, как их вели. Видел и то, о чем теперь рассказывают в гетто.

Когда девушек подвели к воротам кладбища, одна из них запела «Интернационал». На нее набросились, сбили с ног. Это была Лина.

Вместе с другими ее поволокли на кладбище, приказали раздеться. Лина сопротивлялась. С нее силком содрали одежду.

Девушек расстреляли за то, что они были молодые и красивые.

«Я и теперь люблю его…»

Этим нельзя не восхищаться…

Мария Францевна снова каким-то образом проникла в гетто. Навещала своего Марка Борисовича. Ему пятьдесят лет. Пожилой больной человек. А ей около сорока. Красивая, надежная и смелая, необычайно смелая. Такими, наверное, были когда-то декабристки.

От Эммы, дочки Марка Борисовича, я узнала эту историю.

Марк Борисович был певцом, внешне красивым, талантливым. Его жена, мать Эммы, умерла перед войной. Эмма была убеждена, что отец останется верным памяти матери навсегда. Они жили спокойно, дружно. И вдруг в их жизнь вошла эта женщина, Мария Францевна. Пианистка, она часто аккомпанировала Марку Борисовичу на концертах.

– Я ненавидела ее тогда, – вспоминает Эмма. – Папа это видел, и, наверное, потому они не поженились. А теперь мне стыдно перед ней. Ты подумай, в который раз она приходит сюда, чтоб освободить его. А он не может ходить – ноги опухли.

«Если я пойду, то загублю тебя», – говорит он Марии Францевне и так нежно и тоскливо смотрит на нее.

– В последний раз, – продолжает Эмма, – я проводила Марию Францевну до кладбища, через которое она и пробирается в гетто. Я как-то спросила: «Значит, вы любили отца? Я не верила вам…»

И услышала в ответ: «Я и теперь люблю его…»

Кольца

Я думала, что Рингмахер – это фамилия Иосифа Вульфовича. После поняла, что Рингмахером его прозвали за то, что он делает кольца. Ринг – по-немецки значит «кольцо».

Казалось бы, кому нужны колечки в такое время? А ведь люди берут. Иосиф Вульфович меняет их на еду, чтоб прокормить жену и ребенка. Он делает их из старых ложек