Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский

«возрастной ценз» нашей дружбе не мешал. Он прибился к нашей «стае» и чем-то напоминал Маугли: может быть, своей непосредственностью, искренностью и достоинством. Тогда он был для всех просто Вовка, Вовчик, Володька. Конечно, ему импонировало внимание старших, возможность быть с ними «на равных», чувствовать себя взрослым среди сверстников. Стремление как можно скорее расстаться с детством и почувствовать себя взрослым всегда присуще мальчишкам. Может быть, поэтому он и тянулся к нам. Наверное, судьба всё-таки хранила его, уведя от многих соблазнов улицы, которые могли исковеркать, а то и уничтожить подростка.

В нашей «взрослой» компании Володя не был «шестёркой», мальчиком «на подхвате». Поскольку он всюду за нами бегал, то получил прозвище «Шванц» (хвостик) — не обидное, а скорее домашнее, ласкательное, как бывает в добрых семьях. Я не помню, чтобы кто-то из нас мог обидеть Володю, который, кстати, никогда не допускал фамильярности и всегда держался с достоинством. Его принимали «на равных», и он отвечал тем же. Вообще чувство достоинства ему никогда не изменяло (забегая вперёд, скажу, что много лет спустя, когда Высоцкий пел кому хотел и когда хотел — если было настроение и желание, — то он терпеть не мог, когда его принуждали, звали куда-то как некое украшение застолья, когда подвыпивший кореш бросал через стол: «Володька, спой!..» Вот тут он взрывался, мрачнел и быстро собирался домой).

У моих родителей была хорошая большая квартира на пятом этаже. Володя зачастил к нам, и скоро стал своим. Одной из давних традиций нашего родительского дома на Большом Каретном были воскресные обеды. Поскольку воскресенье был единственным днем недели, когда никто не спешил на службу, учёбу либо по каким-то другим делам, мы любили собираться за обеденным столом. Обязательно кого-то приглашали, кто-нибудь заходил, — в общем, народу собиралось достаточно.

Жизнь в те годы была тяжелая, но профессорская семья имела определённый достаток, хорошие продукты не переводились, а умение и старания мамы позволяли потчевать гостей чем-то совершенно необыкновенным. Конечно, мы все хвалили её искусство (она действительно вкусно готовила, причём любила это занятие). На один из таких обедов пригласили Володю (в то время мы с ним только познакомились и ещё мало знали друг друга). На всех собравшихся он произвёл удивительно благоприятное впечатление — чисто и аккуратно одетый, скромный, хорошо владеющий ножом и вилкой, толково отвечающий на вопросы взрослых. Словом, пай-мальчик. Ну, а я, как младший и избалованный ребёнок, привыкший ко всеобщему вниманию, вёл себя (по обыкновению) не должным образом — встревал в разговоры, хватал куски пирога, надоедал матери просьбами. Когда Володя ушел, мама сказала: «Какой воспитанный мальчик, а ты…» Потом, уже в зрелом возрасте, когда Володя досаждал мне ночными разговорами, незапланированными приходами в неурочное время, я говорил ему шутливо: «Моя мама считала тебя воспитанным и благородным ребёнком. Как хорошо, что она не видит тебя такого…» — «Какого?» — изумлялся Володя. «А вот такого, как сегодня — врываешься, будишь людей, требуешь внимания…» — «Честное слово, я больше не бу…» — отвечал он и строил такую уморительно-покаянную гримасу, что удержаться от смеха было невозможно.

Мои родители дружили с отцом Володи, Семёном Владимировичем, и его мачехой, Евгенией Степановной. Несколько раз в неделю мы с Володей ходили на Центральный рынок, он был в пяти минутах ходьбы от нашего дома.

Родители давали нам по одному рублю на покупку зелени, которая стоила тогда от 10 до 20 копеек за пучок. И вот на рубль мы набирали достаточно много укропа, петрушки, зелёного лука и т. п. Нам очень нравилось ходить на рынок, любоваться огромными, аппетитными и пахучими пучками зелени на прилавках. Уже тогда Володя научился торговаться с продавцами зелёной закуски. Как-то он сказал мне: «Понимаешь, Толянчик, у меня всё равно когда-нибудь будет своя дача, и я обязательно сделаю несколько грядок и сам выращу эту зелень. Будешь приезжать ко мне её кушать!» Тяга к своей даче проявилась ещё больше, когда он, много лет спустя, стал неплохо зарабатывать. Уже будучи с Мариной Влади, он пытался приобрести участок, но не успел.

Володю наш дом привлекал уютом, теплом и добрым к нему отношением моих родителей. Поскольку мы постоянно были вместе, многие считали нас братьями. Даже в воспоминаниях о Высоцком многие (в том числе и уважаемая и замечательная актриса Театра на Таганке Алла Демидова) называют меня старшим братом Володи.

Наш общий с Володей друг Володя Акимов впоследствии напишет: «Володя и Толян — они настолько близки, несмотря на их разницу в возрасте, что в школе их считали братьями: «Толян — двоюродный Володькин брат». Сам Володя иногда называл меня братом, да и некоторым знакомым и близким людям говорил, что я его старший брат.

Зимой «братья» бегали на Петровку — на каток «Динамо». Сначала у нас с Володей были пристяжные «снегурочки», затем «гаги», а уж потом родители купили нам «канадки». Володя безумно ими гордился. Каждый раз бегал к точильщику, профессионально пробуя их «на ноготок», требовал от него, чтобы края были остры как бритва. На катке мы ездили «гуськом». Пытались делать немыслимые «финты». Каток для нас был маленьким другим миром. Мы сидели с Володей и Игорем Кохановским в небольшом буфетике, пили мутный сладковатый кофе, ели чёрствые коржики, строили глазки девушкам и были счастливы.

Незадолго до окончания школы у Володи появились первые устные рассказы. Именно в те годы у Володи проявилась и твёрдо обозначилась любовь к книге. Читал он всё подряд: и Киплинга, и Майн Рида, и Вальтера Скотта. Особенно понравившихся ему героев любил изображать: становился то Маугли, то Багирой, то прекрасным рыцарем, то вдруг показывал какие-то сценки из жизни Баку где ему довелось побывать. Выходило правдоподобно и чрезвычайно увлекательно. Уже тогда Высоцкий привлекал всеобщее внимание своим даром рассказчика, уменьем весьма тонко подмечать очень характерные черты и повадки друзей (а то и просто случайных знакомых).

Он очень смешно копировал знакомых, создавая образы, персонажи во время своих устных рассказов, где многие из действующих лиц были легко узнаваемы, и это приводило в восторг. Он копировал друзей, знакомых, вводил их в какие-то ситуации, которые имели место в действительности. Впрочем, иногда было трудно определить, где фантазия, вымысел, а где правда. Поэтому нет ничего удивительного в том, что когда мы собирались, то центром компании всегда был Володя.

Неоднократно Володя показывал известного в нашем дворе Лёньку Гунявого, заядлого голубятника, вечно шмыгающего носом. Лёнька Гунявый обладал способностью попадать во всякие истории, о которых нам непременно рассказывал. Шепелявый Лёнька был притчей во языцех, все