Возвращение на Большой Каретный - Анатолий Борисович Утевский

над ним потешались. Он не обижался и слонялся по двору, ожидая аудиторию для очередного рассказа. Раннее утро, а Лёнька уже в голубятне — кособоком сооружении из досок, криво сбитых ржавыми гвоздями, с окошечком, забранным сеткой. Такие голубятни были во многих дворах и считались гордостью, местной достопримечательностью. И, конечно же, их хозяева находились в центре внимания дворовой общественности. Наверное, потому Гунявый и попал в сферу нашего внимания. Впрочем, со своими неправдоподобными историями Гунявый нам порядком надоел, и как-то Володя очень удачно его скопировал, причем сделал это с определенной целью: хотел, чтобы тот отстал. Неожиданно Гунявый в исполнении Высоцкого произвел эффект — мы зааплодировали и потребовали продолжения. Володя начинал так: «Утром выхожу и начинаю взганивать… Взганиваю, взганиваю своих, смотрю — цуюй…» Кончалось всё тем, что чужак уводил всю Лёнькину стаю. При этом Володя на манер Гунявого стоял, широко расставив ноги, руки в карманах, шмыгал носом и вскидывал чубчиком. Вскоре голубиные байки приелись, и Володя начал фантазировать, оставив Гунявого в качестве персонажа. Так появилась целая серия устных фантастических рассказов.

Моя мама, услышав однажды от Володи какую-то шутливую историю и довольно легко узнав действующих лиц, всплеснула руками и сказала: «Володя, у тебя это от Бога, и ты должен стать чтецом. Дай мне слово, ты не бросишь сочинять свои байки. Я же буду твоим самым благодарным слушателем». А после одного из таких «показов» моя мама сказала: «Володя, из тебя когда-нибудь получится великий актёр». И она оказалась права! А когда Володя поступил в строительный институт, она сокрушалась, что он зря губит свой талант. А позже искренне радовалась, когда Володя ушёл в Школу-студию.

Должен сказать, что мама нежно любила моего друга и впоследствии многое ему прощала. Она позволяла ему жить у нас, кормила и знала его слабости. Хотя Володя и не обижал её отсутствием аппетита, особо любимых блюд у него не было. Впрочем, это так и осталось. Он ел очень быстро, буквально хватал всё подряд, а потом, отставив тарелку, начинал вести разговоры.

Конечно же, будет неправдой, если я скажу, что вижу Володю Высоцкого сегодня таким, каким знал его более пятидесяти лет назад. Многое ушло, а что-то стало совсем другим. Но помню точно: петь Володя начал ещё мальчишкой. Садился на диван, брал гитару и тихонечко, чтобы не мешать присутствующим, что-то пел, подыгрывая себе. Мне его занятия на гитаре были неинтересны. К тому же он подбирал по слуху чужие, где-то услышанные мелодии. Пытался он сочинять и что-то своё, но получалось невразумительно — жизни он не знал, словарный запас был невелик… И тем не менее Володя упорно терзал гитару, учился посредством слова выражать мысли. Пробы свои записывал на моём «Днепре» — громоздком магнитофоне с металлическими катушками. К сожалению, эти пленки не сохранились. Сколько интересного на них было!..

Как только Володя запел, то без гитары теперь и не появлялся. Сам он говорил: «Мне казалось, что я пишу для очень маленького круга — человек пять-шесть — своих близких друзей, и так оно и будет всю жизнь. Это были люди весьма достойные, компания была прекрасная. Мы жили в одной квартире в Большом Каретном переулке — теперь он называется улица Ермоловой — у Лёвы Кочаряна, жили прямо-таки коммуной… Я потом об этом доме даже песню написал «Где твои семнадцать лет?».. Мы как-то питались и, самое главное, — духовной пищей. Помню, я всё время привозил для них свои новые песни и им первым показывал: я для них писал и никого не стеснялся, это вошло у меня в плоть и кровь. Песни свои я пел им дома, за столом, с напитками или без — неважно.

Мы говорили о будущем, ещё о чём-то, была масса проектов. Я знал, что они меня будут слушать с интересом, потому что их интересует то же, что и меня, что им также скребёт по нервам всё то, что и меня беспокоит. Это было самое запомнившееся время моей жизни»[1].

Удивительно! На третьем этаже дома номер 15 на Большом Каретном ещё доживали свой, так неожиданно повернувшийся век старушки княжны Волконские. А этажом выше, в квартире Левона Кочаряна, уже рвалась из гитары Володина песня про чёрный пистолет, про Большой Каретный, про оставшиеся там навсегда семнадцать лет.

БАРЫНЯ И ЮРИСТ

Наша семья отличалась от других жильцов дома на Большом Каретном. Мой отец — Борис Самойлович Утевский, известный учёный-юрист, был знаком с такими выдающимися коллегами, как А.Ф. Кони, И.В. Крыленко, Н.П. Карабчевский, Ф.Н. Плевако, встречался с А.М. Горьким, Ф.И. Шаляпиным, А.В. Луначарским. Присутствовал на многих известных судебных процессах мирового уровня (о чем ещё в двадцатых годах выпустил небольшую книжку). «Юрист от Бога» — огромная практика, доскональное знание теории укрепили за отцом эту славу. К нему обращались за советом и друзья дома, и знакомые, и знакомые знакомых. Он никогда не отказывал им в помощи, причём делал это бескорыстно.

Многие друзья и знакомые отца вроде как перешли мне «по наследству», и с некоторыми из них время позволило даже стать на «ты». Так, например, получилось с Аркадием Вайнером — одним из знаменитых братьев, хотя рядом с ним я постоянно чувствую его старшинство. Знаю я его ещё с тех лет, когда он, будучи в добрых отношениях с отцом, бывал у нас на Большом Каретном, — то есть с «учебной» поры на юридическом факультете МГУ. Отец выделял его как талантливого ученика, умницу. Впоследствии Аркадий работал следователем на Петровке, 38, и многие сюжеты, действующие липа произведений братьев Вайнеров основаны на личных наблюдениях, достоверных фактах.

Искренне уважая моего отца, Аркадий Вайнер писал в предисловии к одной из публицистических книг Б. С. Утевского: «Я имел счастье и честь не только учиться у Бориса Самойловича, слушать его блистательные лекции, изучать его многочисленные научные труды, но и знать его лично… Борис Самойлович был, прежде всего, интеллигентом в подлинном смысле этого слова. Человек огромной эрудиции, крупнейший и достаточно сановный ученый, он мог часами беседовать с таким обыкновенным студентом, как я. Наши беседы выходили подчас далеко за рамки юриспруденции и касались самых различных сторон жизни. И были бесконечно интересными». Бывая в нашем доме, Аркадий сдружился со многими его завсегдатаями, в том числе и с Володей Высоцким, и эта дружеская привязанность сохранилась на долгие годы.

Отец был строг, но справедлив, и его поступками всегда руководила логика действий. Выражения «я так решил» у него не