Избранные воспоминания и статьи - Осип Аронович Пятницкий

давал ясные и определенные ответы на все вопросы, выдвигавшиеся тогда жизнью. А жизнь кипела вовсю. Это был период стачечной волны перед 22 (9) января. Как только получался новый номер «Вперед», мы отправляли его во все углы России почтой, как письма. У газет обрезали поля, чтобы они весили меньше, их прессовали, чтобы они сделались тверже и тоньше (печатались газеты на очень тонкой бумаге), заделывали в картины, в переплеты книг, одевали всех товарищей, которые ехали из-за границы в Россию, в «панцири» и, наконец, отправляли большими пакетами через контрабандистов в Россию — тяжелым транспортом, как мы это тогда называли.

Литература доходила до партийных комитетов, а через комитеты — к рабочим фабрик и заводов. Так однообразно двигалась работа до 23 (10) января 1905 г.

Рано утром 23 (10) января в трамвае я прочел в немецких газетах сообщение о расстреле в России рабочих 22 (9) января. Мной овладели страшная злоба и ненависть к царскому строю. Невероятное волнение охватило почти всех русских, живших в Берлине; русские студенты и студентки берлинских высших учебных заведений организовывали многочисленные собрания. Здесь метали громы и молнии против царских палачей, принимались резолюции, обязывавшие участников собраний ехать в Россию, чтобы бороться с самодержавием.

В тот же день, 23 (10) января, собралась наша большевистская группа. Перед нами встал вопрос: как реагировать на события 22 (9) января? Было решено издать листовку к русским, живущим в Берлине, с разъяснением значения январских расстрелов, вечером разослать всех членов группы и сочувствующих по кафе, где главным образом, бывают русские, и там провести сбор денег на русскую революцию, устроить платные митинги для русских и на них также устроить сбор средств на революцию.

Удивительное дело — ни у кого из русских не было подавленного настроения, как это было после кишиневского погрома{81}. Напротив, даже у политически индифферентных русских было боевое, повышенное настроение. Было ясно, что 22 (9) января будет сигналом к победоносной борьбе. Собрания проходили оживленно, на них присутствовали и немцы.

За несколько дней нашей группой было собрано немало денег. Средства поступали отовсюду, даже от немцев. Мне рассказывали товарищи, которые ходили по кафе собирать деньги на русскую революцию, что жертвовали не только русские, но и немцы, англичане, скандинавцы и американцы. Собранные средства были очень кстати, ибо из Женевы и других заграничных городов посыпались русские эмигранты. Их направлял большевистский центр в Россию на работу. За какой-нибудь месяц через мои руки прошло человек 60–70. Каждому из них пришлось дать средства на дорогу, более или менее прилично одеть и дать связи с русскими организациями. Само собой разумеется, что каждый из вышеназванных товарищей брал с собой литературу в «панцирях» и в чемоданах с двойным дном.

Партийные организации стали еще чаще и настойчивее требовать литературу. Несмотря на то, что работы стало гораздо больше, работалось легко. Во время январского оживления в берлинской русской колонии Карл Каутский{82} созвал к себе представителей социал-демократических групп Берлина: большевиков, меньшевиков, бундовцевг, СДПиЛ{83} и латышей. Наша группа командировала меня и Аврамова, меньшевики послали на это совещание «Сюртука» (Коппа). Кто был от остальных групп, я не помню{84}.

Перед тем как открыть совещание, Карл Каутский позвал меня к себе в кабинет и сообщил, что немецкий партейфорштанд (ЦК немецкой социал-демократической партии) обратился к большевикам и меньшевикам с предложением передать разрешение споров и разногласий между ними на третейское разбирательство. Суперарбитра, по этому предложению, должен был выдвинуть немецкий ЦК (последним был назначен Август Бебель{85}, тогдашний председатель партии немецких социал-демократов). Каутский жаловался, что Ленин от третейского суда отказался; поэтому из попыток объединения, которое, по его словам, теперь было так нужно, ничего не вышло. Каутский всячески ругал Ильича за его отказ идти с меньшевиками на третейское разбирательство. Я тогда заявил Каутскому, что этот вопрос касается вовсе не одного Ильича, а всей партии и что Ильич не мог согласиться на третейское разбирательство, так как громадное большинство местных партийных организаций в России против меньшевиков, ЦО, Совета партии и даже примиренческого Центрального Комитета. Я указал ему на то, что теперь уже обнаружилось крупное расхождение не только в организационных, но и в тактических вопросах и что, наконец, большинство русских комитетов стоит за созыв III съезда партии, который только и сможет разрешить вопрос о разногласиях внутри нашей партии.

Каутский в конце разговора заявил мне, что мы, большевики, вследствие отказа принять посредничество немецкого ЦК много потеряли, и виноват в том Ильич, так как, если бы не его упорство, РСДРП стала бы единой. В середине лета, уже после III съезда нашей партии, я был в Кенигсберге по делу у видного работника германской социал-демократической партии, адвоката Гаазе (после смерти Бебеля он был избран одним из двух председателей ЦК (форштанда) германской социал-демократической партии). Он мне рассказал, что немецкий ЦК социал-демократической партии, предлагая свое посредничество, дал директиву Бебелю признать правильной точку зрения большевиков на том лишь основании, что у большевиков было большинство на II съезде партии. Только после рассказа Гаазе я понял последнюю фразу Каутского о том, что мы, большевики, много потеряли, отказавшись от третейского разбирательства.

По формальным соображениям, ЦК германской социал-демократической партии в качестве арбитра в третейском разбирательстве, может быть, и призвал бы меньшевиков подчиниться решениям большинства II съезда партии. Но фактически руководители немецкой социал-демократической партии стояли на стороне меньшевиков и поддерживали их. Ленин был безусловно прав, отказавшись от третейского разбирательства, так как он прекрасно видел и понимал дипломатию ЦК германской социал-демократической партии и, в частности, Каутского. Когда меньшевики своими антипартийными и дезорганизаторскими действиями мешали проведению решений II съезда РСДРП в жизнь, мешали объединению партии под руководством работоспособного ЦК и превращению партии в боевой штаб пролетариата, ЦК социал-демократической партии и Каутский не только не мешали меньшевикам, но всячески поддерживали их в этом. Когда же большинство комитетов в России стало группироваться вокруг Бюро комитетов большинства{86}, ЦК германской социал-демократической партии и Каутский стали толковать о примирении.

По окончании разговора со мной Каутский открыл созванное им совещание. Он сообщил, что были предприняты шаги для установления единства социал-демократов в России, но, к сожалению, попытка не увенчалась успехом. Он предложил установить единство всех социал-демократических групп в Берлине. Не помню, чтобы хоть одна из пяти групп согласилась на установление единства в Берлине. Что же касается меня, то я заявил, что мы отказываемся от объединения в Берлине без постановления соответствующего