Только хорошее - Ольга Остроумова
— Можно нам чайничек с водой?
— Ну, попейте водички. Зачем вам целый чайник?
Наливали им воду в чашечки, девчонки благодарили, уходили, потом возвращались, снова просили попить, снова уходили с чашечками. И вдруг из той комнаты, где они играли, повалил густой дым! Все бросились туда — пожар! Детей нет! Потом нашли их под кроватью, они спрятались от ужаса — беленькая Оля и темненькая Маша. Смугляночка и беляночка. Наказания боялись. Там в комнате был такой огромный встроенный шкаф — все мы в детстве любим укромные уголки. И вот, оказывается, они залезли туда и просто зажигали спички и бросали. Зажигали и бросали. Пока не развели костер в этом самом шкафу. А потом с перепугу залезли под кровать. В общем, выбежали мы все из дома, вызвали пожарных. Я в красивом длинном платье, Наташа тоже, такие роскошные дамы. Бабушки на лавочках мгновенно начали перешептываться: «Остроумова, Остроумова!». (Меня после «Зорь» тогда узнавали). Приехали пожарные, залили новую квартиру своей пеной, мы подоткнули юбки, стали все как-то это выгребать. А потом произошло два чуда. Маленькая комната довольно сильно пострадала от огня. Полностью сгорели одеяло, подушка, матрас, но… Рукопись Кима оказалась абсолютно цела! Прямо посередине железной кровати. И второе чудо — когда открыли большую комнату, где стоял в ожидании гостей стол, она оказалась абсолютно белоснежной и праздничной! Ни гари, ни дымка. Невероятно! Все сели, наступил какой-то тягостный момент молчания и вдруг Левитин таким дурашливым клоунским голосом крикнул Берману через стол: «Здравствуй, Бим!». Феликс тут же отреагировал: «Здравствуй, Бом!». И начался праздник.
А девочек мы как-то особенно и не ругали.
В детстве Олюша была очень симпатичной, но не показательно красивой-прекрасивой. А через два дома от нас жила ее одноклассница, и я иногда завозила утром дочку туда, а мама или бабушка этой девочки уже отводили их вместе в школу. Никогда не забуду такого с оттенком снобизма и презрения взгляда этой мамы. Мол, бедный ребенок, красотой не вышел. А Ольга росла и в юности расцвела невероятно! Просто ангельски расцвела. Она сейчас красится в блондинку, а у нее был уникальный, свой цвет волос — пепельный, редчайший! Очень красиво.
У Оли и характер, в общем, тоже ангельский. У них с младшим братом разница восемь лет. И вот я беременная Мишкой, и не знаю, как об этом дочке сказать-то. А Оля уже давно просила собаку. Я ей говорю: «Оль, а вот давай не собаку, а давай у тебя будет братик? Или сестренка. Все-таки человечек. Это же еще лучше, чем собака! Давай ты подумаешь и скажешь мне что выбрала». То есть поставила ребенку абсолютно идиотское условие, я то ведь уже была беременной! Левитин меня спросил: «Ну и что будешь делать, если она выберет собаку?». А мне казалось, что это такой замечательный педагогический прием — то есть я с ней посоветовалась, она как бы принимает во всем участие. А сама боюсь: «Не дай Бог скажет — собака». Олюша подумала, подумала: «Да. Конечно, лучше человечек. Будет у меня близкий человечек». Ой, слава Богу! Вот тебе братишка.
И она как-то сразу приняла участие в Мишке. В его воспитании, взрослении. Они и сейчас души друг в друге не чают. А в детстве это было вообще что-то невероятное. Я прихожу после спектакля, маленький Мишка накормлен, умыт, спать уложен, в платочке. У Олюши в детстве очень болели уши, поэтому она всегда в платочке спала. Ну и Мишке надевала. Захожу в комнату — спят мои любимые. Оба в платочках.
«ВАСИЛИИ И ВАСИЛИСА»
В картину «Василий и Василиса» я пришла пешком. Дело было так: присылают мне сценарий И. Поплавской и В. Соловьева по книге Валентина Распутина, прочитала. Поразилась, какой замечательный! И приглашают на Мосфильм. От метро «Киевская» до студии ходил 34-й троллейбус. Но в тот день его не было, потому что случилась какая-то эстафета на набережной. И я пошла пешком. Километра, наверное, три-четыре. Не потому пошла, что: «Ой, такую роль предложили! Прямо пешком пойду за этой ролью!», — нет. А просто — меня ждали. Тогда же не было мобильных телефонов, нельзя сообщить, что я не приду, потому что троллейбус не ходит. Просто неловко, неудобно было не прийти. И вот, запыхавшись, открываю дверь кабинета режиссера фильма Ирины Ивановны Поплавской, говорю: «Здравствуйте!», она отвечает: «Здравствуйте!» и вдруг слышу ворчливое: «Нет, не то!». И только тут замечаю, что в кресле сидит какой-то мужичок-сморчок. Оглядывает меня сверху вниз: «Нет, не то!». Это был Миша Кононов — Василий. (Позже разъяснилось, почему Миша был изначально так настроен против меня. Василису должна была играть Инна Чурикова. Но по каким-то своим обстоятельствам она не смогла, а Кононов, после съемок с ней в картине «В огне брода нет» очень хотел еще раз с Чуриковой поработать. Причем, ведь и роли такие замечательные! Словом, мне просто повезло). Сняли фото, какую-то пробу даже сделали и меня утвердили. Практически сразу, где-то через неделю, мы поехали в деревню под Дубну — там уже строили декорацию, настоящий сруб. А торопились так, потому что съемки фильма начинались с жатвы — настоящей такой. Серпом. Но председатель колхоза, с которым договорились о съемке, заявил: «Если вы сейчас, немедленно не приедете — я скошу это поле, ничего вам не оставлю!».
«СПОРЫ И ОТКРЫТИЯ»
Половину фильма Миша Кононов меня не принимал. А ведь у нас там и молодость, и любовь, и ревность. Но Кононов — замечательный артист! Особенный очень, ни на кого не похожий, умница. Он понимал, что приближается сцена прощания Василия и Василисы. Прощания навсегда. Тут нельзя быть с партнершей на ножах, потому что эта сцена требует не только актерского профессионального мастерства и таланта, а чего-то другого — человеческого. И вот перед тем, как сыграть яркий кусок, где к Василию приходит женщина (Наташа Бондарчук сделала свою Шуру такой нежной, безответной…), а Василиса ее выгоняет, нужно было снять почти технический кадр для монтажа. Просто войти в калитку, потом по крыльцу в дом. Ну, вошла, ну, прошла. Легкая сцена, в принципе.
И вдруг
