Только хорошее - Ольга Остроумова
Помню его всегда улыбчивым. Он как играл, так и жил — широко. Однажды зимой в Обнинске, когда съемочная группа продрогла до костей, Евгений Семенович в ресторане гостиницы, где мы жили, накрыл стол и всех накормил-напоил. Вот любил он это — широту жеста.
Была в фильме постельная сцена. Снимали ее несколько дней. Лежу я очередной раз в этой постели. Подушки огромные, перины какие-то немыслимые, одеяло пуховое, «юпитеры» горят. Жарко невероятно, а Матвеева опять нет и нет, нет и нет. Наконец появился! Подходит ко мне, и я вдруг вижу, что он в ватных штанах. Сверху рубашка исподняя. В 30-е годы в деревне голыми не спали. А внизу — вот эти штаны. И лезет он в таком виде ко мне в постель, а я думаю про себя: «Милый мой, ты же сейчас взопреешь как незнамо кто!» Ну, сыграли мы сцену. «Стоп камера! Снято!». Много времени прошло, прежде чем я его спросила:
— Евгений Семенович, ну почему все-таки в ватных штанах?
И он мне на полном серьезе:
— Техника безопасности.
Матвеев иногда без улыбки выдавал такие смешные вещи, что создавалось впечатление — он даже сам не понимает, что в этом есть юмор.
После «Любови земной» мне немедленно приписали роман с Евгением Семеновичем. Конечно, ничего подобного не было! Я знала его жену, бывала у них дома, однажды он мне рассказал, как влюбился. Сначала он влюбился даже не в нее, а в ее голос. В Новосибирском театре, где он тогда работал, шла «Бесприданница». И вот — сцена, в которой Лариса поет. Матвеев рассказывал: «Вдруг, я слышу голос небесной красоты и чистоты… за кулисами. И в этот голося влюбился абсолютно. А потом и в Лиду. Так она стала моей женой». Некоторое время Лидия Алексеевна пела еще в хоре Большого театра, а дальше посвятила всю свою жизнь мужу — просто жила для него. И это была настоящая любовь — земная и небесная.
Народный артист СССР Евгений Семенович Матвеев был не просто очень советским человеком, но искренне верил во все. Какие-то посты занимал, партийный, идейный, Бог знает, что еще. И меня это в нем немножко, скажем так, настораживало. Собственно, фильмы «Любовь земная» и «Судьба» — вполне себе советские. Там и война, и парторганизации, и подвиги всякие, словом — «соцреализм». Да, эстетические и, скажем так, мировоззренческие претензии у меня к этим фильмам есть. Но моя-то линия была абсолютно любовной. Маня не состояла ни в подполье, ни в партии, не подрывала заводы. Она только любила. Я, правда, считала, что не надо было деревенской женщине так уж откровенно ресницы малевать, но у Матвеева же все должно было быть красиво!
Однажды мы оказались на фестивале в Каире. Эльдар Шенгелая, Матвеев и я — втроем. То ли отношения у СССР с Египтом тогда были не очень, то ли просто нас не хотели, но встретили нас, мягко говоря, холодно.
Фестиваль устраивал большой прием в ресторане. Выходим из гостиницы — автобус уже отъезжает. Машины для нас никакой не предусмотрено, что очень возмутило Евгения Семеновича. Хватаем такси, мчимся по указанному в приглашениях адресу. Заходим в ресторан — довольно большой — народу много, все уже сидят за столиками. Ищем директора фестиваля. Я — в длинном вечернем платье, кавалеры мои тоже при параде. И вот стоим мы такие красивые практически в центре зала, появляется директор фестиваля и громко так, на весь ресторан заявляет:
— Вы опоздали! Мест нет!
Все смотрят на нас… Матвеев говорит:
— Хорошо! Надо уходить!
Мы развернулись и вышли.
Едем обратно в гостиницу, рассуждаем. Эльдар молчит. Говорю:
— Евгений Семенович, если к нам такое отношение, если нас практически выгнали сейчас, то нам завтра надо просто улететь с этого фестиваля, понимаете?!
— Да-да. Хорошо. Давайте с послом встретимся.
Созвонились из отеля, посол предложил:
— Приходите завтра на корт в семь утра — я там играю в теннис.
— Спасибо!
Мы отправились с Матвеевым вдвоем. Советский посол оказался такой крепкий, красивый, лет сорока. Лицо хорошее умное. Рассказываем ему нашу историю:
— Ну, мы же должны улететь сегодня?!
Он смотрит — с таким улыбчивым прищуром:
— В принципе — да. Но… давайте подождем. Все равно сегодня самолета в Москву нет. Завтра посмотрим.
А завтра… как-то все утряслось, улеглось.
Фестиваль продолжался. Накануне нашего показа сходили мы на потрясающий американский фильм «Кома». Сюжет, интрига, действие, неожиданный финал! Полный зал народу! На следующий день наша картина — в огромном, на тысячу мест, зале — человек пятьдесят… Евгений Семенович расстроился невероятно! Отсидели с прямой спиной весь фильм. На экране — березки, песни, минут пять экранного времени — никакого действия. Я-то всегда понимала, что так нельзя. Я, но не Матвеев!
Выходим. Эльдар как-то пытается его утешить. Начинаем обсуждать: ну, почему на их фильмы ломятся, а на наш не хотят идти. И я «ляпаю»:
— Евгений Семенович, ну Вы бы еще десять минут показывали березки и песню! Зрители к действию привыкли! К действию! А Вы хотите, чтобы тысяча народу на березки любовалась…
Он меня по-человечески очень любил и многое позволял говорить. Но тут повернулся и строго так:
— Святое не трожь!
Абсолютно без юмора. И я подумала: «Да… Вот она — «советскость»…»
И, все-таки, он был живой человек!
В какие-то годы Матвеев подписал письмо против академика Сахарова. Он же был партийный, что-то возглавлял на Мосфильме. Подписал. Прошли годы.
Андрея Дмитриевича не стало. И еще годы прошли. У Матвеева брали интервью по телевидению. И он в прямом эфире прилюдно покаялся! Не потому, что переменились времена, нет! А потому что вспомнил вдруг и искренне, наотмашь это сделал. Вот такое для меня дорогого стоит!
А времена, действительно, наступили другие. В 90-е меня приглашали в кино:
— Нам нужно, чтобы Вы просто посидели — красивая женщина рядом с главным героем. Платим пять тысяч долларов!
Отказалась:
— Господа, я русская актриса и хочу стать русской хорошей актрисой, а не манекенщицей.
Какие-то братки давали деньги на кино, снимали что ни попадя…Последние фильмы Матвеева представляются мне актом отчаянья — он очень хотел работать! Как-то находил народные деньги — через интернет, не знаю, как еще…Жизнь была тогда очень запутанная, и осуждать кого-либо просто
