Письма моей памяти. Непридуманная повесть, рассказы, публицистика - Анна Давидовна Краснопёрко

Митяй понимал любую команду. Стоило Ивану дотронуться носком ботинка до передней ноги коня, и Митяй тут же ложился. Он не шел к чужим. А если кто приближался к нему, кусался и бил копытами. Пускай вокруг тьма людей и лошадей, а как позовет Иван Митяя, тот бежит к нему, радостно, гибко выкидывая ноги. А потом ласкается, кладет свою белозвездную голову на хозяйское плечо.

Митяй заменил Ивану Вирту. Только звездными холодными ночами не раз снился Ивану один и тот же сон: как летят в Вирту пули, предназначенные в бою ему, Ивану.

* * *

Парни дремали в седлах.

– Песочное! – пронеслось в строю.

Иван вздрогнул. Так называлась и его деревня. Сколько их, этих Песочных, на Беларуси! А вот его села уже нет. Немцы сравняли деревню с землей. И семьи у Ивана нет. Ни отца, ни мамы, ни сестры. Их убили потому, что он Иван, пошел в партизаны.

Песочное, да не то… Навстречу им выходили женщины с детьми, старики. Смех и возгласы смешались.

– Родненькие, дождались.

– Заходите, заходите, здесь пятеро разместятся.

– За коней не бойтесь, сытые будут…

– Мне бы сейчас немножко покормить своего, – обратился Иван к девушке в длинном серебристом одеянии.

Она с готовностью повернулась к нему. Иван увидел зеленый свет глаз, маленький дрожащий рот. Тоненькая фигура тонула в нескладном, не по росту платье. Из-под косынки виднелись две белые длинные косы. Губы разбегались в улыбке.

Девушка также с интересом рассматривала Ивана, его чуб, который лохматил ветер, ухарские лампасы, саблю, портупею. Он почувствовал себя рядом с ней необыкновенно сильным. Ему захотелось взять эту девушку на руки, посадить на Митяя и умчаться в чистое, спокойное поле.

Потом он уже все время ловил блеск ее зеленых глаз.

* * *

– Настенька, попроси коня у этого хлопца бульбу побороновать, – проснувшись, услышал Иван голос хозяйки.

Он не стал ждать просьбы. Сам Митяя подвел к девушке.

Однако не захотел, видимо, Митяй делить приязнь хозяина с другими. Как застучал копытами, как покосился на Настю. А она стоит, не боится, руку к его гриве тянет.

Был до сего дня вольный Митяй. Был единственным любимчиком у хозяина. А теперь… запрягли. Ходит он с бороной по полю. Да не ходит, а скачет от обиды, бьет ногами в перекладину-ворчик. А глаза печальные, тоскливые.

Только не видит этого хозяин. Смотрит не наглядится он на девушку. Поет душа у Ивана. Но обрывает это пение голос командира.

– Коня загубить хочешь?

Освободил Ярошенко Митяя от упряжи, повел его. Только тот – нечистая сила! – вырвался и побежал к своему хозяину.

– Прости, дружок, – прошептал Иван. – Не думал, что не по тебе такая работа. Хотел людям добро сделать. Осенью бульба всем будет нужна.

Иван услышал тихий, жалостливый всхлип. Рядом стояла Настя и нежно поглаживала стертый бок Митяя.

* * *

Мчит Иван на своем Митяе. Катится солнце вслед за Иваном, горячий, огненный шар. И Митяй под Иваном, как солнце, горячий, огненный, стремительный. Мчится Иван к третьему своему солнцу, к Насте…

Долго, ой как долго не виделись они. С того времени, как перебрались в лагерь, в Гродянские леса.

С доброй вестью мчит к Насте Митяй. Командир разрешил взять ее в кавалерийскую группу. Найдется и ей там дело.

Вот-вот он увидит зеленые смешинки в глазах, знакомые натруженные руки. Сейчас проскочат Лесную, а там и Песочное. Вон уже виднеется Лесная. Пронзительный свист остановил его у хутора перед Лесной. Мальчик лет двенадцати подбежал к всаднику:

– Не надо ехать в деревню, дядечка. Немцы туда пошли.

– Мне в Песочное. Может, их там нет?

– В ту сторону и пошли. Вы здесь отдохните. И конь пусть воды напьется.

Митяй нетерпеливо стриг ушами. Иван не отпускал повод. Из калитки вышел старик, позвал.

– Не бойся, сынок, заходи. Люди у нас свои, непродажные. А немцев, слава богу, здесь нет, мимо прошли.

Еле дождался ночи Иван. А как темнота укрыла землю, понес его Митяй лесным, небитым путем на Песочное.

Почему не раскололись небо и земля в ту ночь? Почему такая тишина звенела над обгорелыми и пустыми хатами? Казалось, ветер спрятался куда-то от страха. Одна только бабка Романиха бегала по пепелищу и кричала.

– Настя где? – бросился к ней Иван.

– Погнали, погнали нелюди и детей, и баб, всех погнали.

…Слабые, дрожащие руки натягивают повод. Послушный Митяй торопливо выкидывает ноги. Скорее, скорее в отряд, рассказать своим, спасти…

Уже рассвело, когда возле озера он услышал какой-то гомон. «Не наши», – мелькнуло в мыслях. И вдруг увидел, что кто-то плывет по озеру.

– Хальт! – донеслось оттуда, и Митяй сиганул в кусты.

Наперерез ему выскочили солдаты. Стеганула автоматная очередь. И в ответ торопливо заспешил, заговорил Иванов автомат, пока что-то горячее не обожгло…

Митяй почувствовал, что хозяин как-то непривычно, всей тяжестью навалился на него, и пошел тихо, осторожно, трусцой. По тому, как хозяин натянул удила, он понял, что надо идти налево и выбежал на знакомую дорогу…

Иван все стремился подняться, но жгучая боль в спине еще больше прижимала его к Митяю. Проваливаясь куда-то, он только глубже втягивал ногу в стремя. Обнял коня за шею.

Придя в сознание, понял, что Митяй стоит.

Иван чуть повернул голову и, не веря самому себе, увидел, что конь остановился у Настиной хаты.

Митяй стоял долго, упрямо, будто ждал помощи. Хата пустыми окнами глядела на них…

Полицай

Толя Гарнашко, который лечился в нашей санчасти, подарил мне свой пистолет ТТ и пилотку. (В пилотке я потом, после войны, ходила два студенческих года.) А пистолет… Его тут же забрал один из наших командиров. Я не спорила, хоть характер у меня обидчивый: пистолет ему был больше нужен, чем мне.

Здесь, возле раненых, мне было достаточно и карабина. Правда, горе это было, а не карабин. Он часто давал осечки, и я боялась, что когда-нибудь он пальнет не в немца, а в меня.

Вася Радюков привел в лагерь полицая. Ребята рассказывали, что полицай этот дослужился у немцев до Железного креста.

Случилось так, что послали меня его стеречь.

Ночью лес тревожный и жуткий. Боязлива я была чрезвычайно. Шишки с елок падают, а мне кажется – кто-то крадется. Конь с привязи сорвется, а я думаю – разведка немецкая прискакала.

Стою, топчусь, карабином комаров отгоняю.

А в землянке, слышу, полицай кряхтит, ворочается. Не спится ему.

Слышу:

– Девка, а девка! Выпусти по нужде…