Повелитель камней. Роман о великом архитекторе Алексее Щусеве - Наталья Владимировна Романова-Сегень

Щусев от рассказанного воспоминания расхохотался, жена смутилась, а сын, посмотрев на мать, тоже не стал смеяться.

– Что? Скабрезно? Ладно, больше не буду, – виновато пробасил Алексей Викторович и продолжил воспоминания.

Русский язык у них в гимназии преподавал поначалу Александр Иванович Воскресенский; маленький, горбатенький, он так любил стихи, что, читая их, плакал. С пятого класса стал вести немец Будде, этому как раз нравилось, когда ученики, балуясь, вносили что-то свое, считал это определенной степенью самостоятельности в развитии. Когда всем задали выучить пушкинскую «Песнь о вещем Олеге», отличился Щусев:

– Как ныне собирает свои вещи Олег пойти продавать по базарам.

– Что-что? Собирает свои вещи? Продавать по базарам? – рассмеялся Евгений Федорович. – Остроумно! Только давайте теперь заново и без ёры.

Щусев стал читать с начала, сбился, строфу «Вот едет могучий Олег со двора» вовсе пропустил, и Евгений Федорович подытожил:

– За знание стиха три, за остроумие пять, в совокупности четверка. Садитесь, Щусев.

Если русский язык вел немец, то логично, чтобы немецкий вел русский. Однако и тут преподавал выходец из Германии – Генрих Иоганнович Фот. За незнание языка драл три шкуры, но при этом умел так все объяснять, что большинством гимназистов быстро схватывалось трудное немецкое наречие.

– Ихь хабе цвай бабе, – дерзил неугомонный Репейников.

– Первые три слова произнесены верно, – с улыбкой кивал немец. – В третьем же допущена ошибка, ибо во множественном числе должно быть не бабе, а бабен. А еще точнее – фрауен.

Языков изучалось много. Почему-то считалось, что образованный человек обязан легко перескакивать с французского на немецкий и обратно. Французский преподавал Леонтий Викентьевич Буницкий, к фамилии которого Репейников за глаза неизменно приставлял букву «е». Но Щусев его и тут пресек:

– Слушай, Репей, кончай, а! Леонтий – душа-человек. Мне казалось, я это лягушачье франсе никогда не выучу, а, однако, с его помощью уже неплохо квакаю.

Репейников и Щусев пикировались, но враждовали не сильно. Алексей его время от времени ставил на место, но в играх участвовали на равных.

Историю и географию преподавал Яков Никифорович Баскевич, человек с огромной головой на тщедушном теле. Всем нравился малюсенький голубой глобус в золотой оправе, который он носил поверх пузика на цепочке в виде брелока. Алексей так понимал: это символизирует, что история неразрывно связана с географией. Вот этот Баскевич позволял себе грубости, сравнивая, к примеру, вулканы с тем, как человек отправляет свои естественные потребности, выпуская сначала газы, а потом все остальное. Но при этом на его уроках никто не позволял себе дерзостей, ибо он сам мог над кем угодно так пошутить, что впредь не захочешь баловаться.

Историю полагалось учить по Иловайскому, но Яков Никифорович предпочитал учебник Белларминова, еще более скучный. За это его невзлюбили, а в особенности еще и потому, что как раз вышли увлекательнейшие книги Вильгельма Вегнера «Рим» и «Эллада», гораздо яснее рассказывающие об античности.

Однажды Щусев решил поиздеваться над большеголовым Баскевичем:

– Я читал, что у Перикла была голова, похожая на луковицу наших храмов, за что его звали лукоголовым, это правда?

Все не преминули злорадно рассмеяться. Не моргнув глазом, Яков Никифорович ответил:

– Уж лучше быть лукоголовым, чем тупоголовым, у которого не мозги, а горе луковое. Или когда вместо головы фундул. У великих людей иной раз случаются недостатки во внешности, но быть подобными им даже в недостатках – весьма почетно.

– Пап, а что такое фундул? – спросил Миша.

– А это, сынок, по-румынски задница.

– Ну чему ты сына учишь! – не переставала возмущаться Мария Викентьевна. – Про Добужинского-то когда будет?

– До него тоже дойдет, – ответил Щусев.

У Баскевича имелось одно странное свойство – он не любил, когда на него смотрят в упор. Подметив это и сговорившись, гимназисты однажды все вместе вперились в него взглядами и так смотрели, покуда он не взорвался и не выкрикнул смешно и жалобно:

– Не смотреть на меня!

– Разве вы голый? – ехидно спросил Щусев. На что тот рассвирепел:

– Так, Щусев, к доске! Извольте мне ответить на такой вопрос: «Отношение к наготе в Древней Греции и в Древнем Риме».

Тут Алексей отбросил шутки в сторону и ответил на пятерку.

Греческий язык преподавал директор Сиг, самозабвенно читал в оригинале «Илиаду», но при этом не любил «Одиссею»:

– Только слепой может считать, что «Илиаду» и «Одиссею» написал один и тот же автор, – говорил он.

Ему возражали, мол, так общепринято считать. На что он отвечал мудро:

– Э, деточки мои. Общепринято еще не означает вечнопринято. Приходят ученые и доказывают ошибочность того, что веками считалось общепринятым. Учитесь опровергать общепринятое, если оно кажется вам неправильным. Будьте смелее, деточки, и тогда вас ждет успех.

Мудрый человек. Жаль, что по состоянию здоровья Сиг не мог впредь и директорствовать, и одновременно преподавать свой любимый предмет. На посту директора гимназии его сменил Николай Степанович Алаев, бывший военный, тучный и тоже добродушный. Казалось, от него всегда пахнет свежеиспеченным пирогом с капустой. И в руке он все время катал какой-то светло-желтый шарик, словно кусочек теста, не попавший в пирог. Каждое утро начиналось с общего сбора всех гимназистов в актовом зале, где висели портреты трех государей – Александра Благословенного в ботфортах и белоснежных лосинах, Александра Освободителя в мундире гусара с красными штанами и нынешнего Александра Александровича, могучего исполина в синей форме и сапогах бутылками. Почему-то отсутствовал Николай Павлович. Стоя лицом к портретам, гимназисты получали благословение от отца Сильвестра и хором пели «Царя небесного», а новый директор стоял впереди всех, руки за спиной, переминая свой неизменный таинственный шарик и с особым старанием выводя слова молитвы.

Разумеется, у всех возникало желание этот шарик выкрасть и узнать, что он собою представляет. Но как это сделать?..

Еще для желающих было хоровое пение, на которое Щусев не ходил, поскольку посещал более продвинутые городские хоры. Была гимнастика, которую преподавал высокий, стройный и пружинистый Евгений Анатольевич Лесецкий. Когда его спрашивали, что он преподает в гимназии, он смешно отвечал:

– Читаю курс гимнастики.

Алексей обожал его уроки и весьма сожалел, что на них отводится только по полчаса два раза в неделю. Возмущался всей душой:

– Ну почему на латынь пять часов в неделю, на греческий вообще шесть, а на гимнастику так мало! И на алгебру два часа в неделю, и на геометрию тоже два. Бестолковая система!

Латынь преподавал человек с нелепой фамилией Продан, что, конечно же, вызывало недоумение:

– Как к нему ходить на занятия, если он уже кому-то продан?

Звали Продана