Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
— Но только я хочу хлеба здешнего! — закричал он, ибо стоял перед домом мельника.
Однако это не посмели устроить, потому что хлеб тамошний — ржаной, с отрубями и соломой, — дурен во всех отношениях. Но Наполеон настаивал со словами: «Ведь солдаты же едят его?»
Когда ему принесли кусок этого хлеба, от которого мы убежали бы, он начал грызть его своими крепкими зубами. Зато когда солдаты узнали, что любимый полководец их ел солдатский хлеб и нашел его хорошим, кто из них осмеливался бы жаловаться?
Под Фридландом Виктор, которого солдаты называли Солнцем, в первый раз отличился как командир корпуса. Бернадотт был ранен за неделю перед тем в сражении под Шпанденом, и Виктор заменил его. Но всего больше способствовал успеху битвы маршал Ней.
«Вы не можете представить себе, — писал Бертье архиканцлеру, — блистательного мужества маршала Нея. Его поведение почтут легендарным, потому что о таком читали только про рыцарей. Всего больше ему обязаны мы успехами этого достопамятного дня».
Французский народ приветствовал возвращение императора в Париж так же, как когда-то после Маренго. Радостные восклицания встречали его везде, где он появлялся; он видел, как его любили. Да, его обожали тогда во Франции, и он заслужил это. Разумеется, при этом не жалели ни речей, ни адресов. Он слышал их из всех уголков Франции, но в самых замечательных речах превозносили его в Париже.
Необходимо, однако, остановиться на таком важном событии в жизни всех нас и поговорить о нем подробнее.
Император возвратился в конце июля 1807 года. Это событие должно было иметь чрезвычайно важное следствие для моей домашней жизни. Я предвидела это давно и, к несчастью, не имела никаких средств отклонить бурю. Никто не станет сомневаться, что я любила Жюно; но я, конечно, не сделала бы ему никакого упрека за его отношения с великой герцогиней Бергской, потому что вовсе не почитала их преступными. Я, однако, видела, на какой путь он выходит и к чему это может привести. Император придерживался особого образа мыслей касательно своих сестер и, вследствие этого, требовал от них величайшей осторожности в поведении. Он был уверен, что ни одна из принцесс не подала повода ни к какому легкомысленному слову на свой счет. До сих пор Фуше и другому человеку, которого я не назову, потому что он еще жив, было все равно, заставляют сестры императора говорить о себе или нет и точно ли граф Ф., С. и прочие компрометируют этих дам или сами скомпрометированы ими. Принцессы были очень милы с Савари, Фуше и многими другими, и один император не знал того, что знали все. Он думал, что принцесса Полина — хорошенькая ветреница, не послушная Корвисару, когда ей хочется надеть красивое платье и ехать на бал, и виновная только в том, что не остается дома, когда он приказывает ей…
Когда император приехал в Париж, гроза уже была готова, облака накапливались от самой Польши. Императору писали, что Жюно компрометирует имя великой герцогини Бергской, его мундир замечают в неприличные часы во дворе Елисейского дворца и множество обстоятельств подтверждают то, о чем доносили. Обвинителем был один из товарищей Жюно, здравствующий и доныне.
Эта новость задела Наполеона за живое, и, когда он увидел Жюно по возвращении своем из Польши, он вынужден был встретить его строгими словами. Душа Жюно была одной из самых гордых и прекрасных, какие только облекал Создатель смертной оболочкой. Он не мог выдержать холодности императора и просил у него аудиенции. Аудиенция была тотчас дана, и самая бурная. Император беспрерывно обвинял его, а Жюно, глубоко оскорбленный, не хотел отвечать и говорил только, что император должен верить заботе его о чести имени Наполеона.
— Государь! — вскричал он наконец. — Когда в Марселе я любил принцессу Полину, а вы почти готовы были выдать ее за меня, я любил ее как сумасшедший, но вспомните, как я вел себя? Как честный человек. Государь! Я не переменился с тех пор: я все тот же человек, который может сказать, что он предан вашему величеству и всему вашему семейству. Государь! Ваше недоверие оскорбительно.
Император взглянул на него внимательнее, потом сложил руки на груди и стал ходить молча, но чело его оставалось грозным.
— Я хочу верить всему, что ты говоришь мне, — сказал он наконец. — Но ты виноват в том, что неосторожен. И ты, и сестра моя в таком положении, что неосторожность превращается тоже в проступок, если не хуже. И что значит, например, сплетня о том, что великая герцогиня Бергская ездит в твои ложи в театр? Для чего ездит она туда в твоей карете? А! Ты удивляешься, Жюно, что я так хорошо знаю дела твои и этой дуры госпожи Мюрат!
Жюно смутился из-за того, что император знал эту подробность, довольно важную, так что она могла обратить на себя внимание не только полиции, но и публики. Он, казалось, сам был изумлен естественным следствием своих поступков.
— Да, — продолжал император, — да, я знаю это… и многое другое, в чем готов видеть только неосторожность. Но я вижу в этом и большую вину с твоей стороны. Твой мундир не должен мелькать в два часа ночи во дворе великой герцогини! Ты вредишь имени моей сестры!..
И Наполеон бросился в кресла.
Но прежде чем пойдем дальше, я хочу назвать причины, почему решилась приподнять завесу, которой собственноручно скрыла частную жизнь Жюно. Все прежние связи его касались лишь только моего собственного счастья, а отнюдь не судьбы его самого. Здесь было совсем другое. Не раздумывая ни минуты, обвиняю эту несчастную связь моего мужа с королевою Неаполитанскою во всех его горестях и вижу в ней причину его смерти. Скажу больше, я не хочу клеймить эту связь намеками постыдными и не почитаю ее
