Пролог. Документальная повесть - Сергей Яковлевич Гродзенский

Отец имел репутацию человека редкого обаяния и исключительной деликатности. Соседи говорили о Якове Давидовиче с уважением и симпатией, а некоторые из тех, кого называют «простыми людьми», не верили, что «дядя Яша» – такой хороший человек, не может быть, чтобы он был еврей. Кстати, и православная родня со стороны моей мамы не была лишена антисемитизма, но «Яшу» все любили.

Но бывали случаи, конечно, очень редкие, когда отец обижал людей на всю жизнь, подчас этого не замечая, потому что, как все, много претерпевшие люди, не рассчитывал силы. Мне приходилось читать и слышать устные рассказы о бывших узниках ГУЛАГа: мужественное поведение на допросах и суде, никого не сдал, ничего не подписал… Когда вышел на свободу, стал терроризировать близких. Годы в сталинских исправительно-трудовых лагерях деформировали характер.

Деликатность и тактичность Якова Давидовича мгновенно улетучивалась во взаимоотношениях с людьми близкими – братьями, женой и сыном.

Мои ранние воспоминания о папе отрывочны и относятся к периоду, когда мама проводила каждый очередной отпуск в поездке к месту ссылки мужа. Главное впечатление от тех поездок – отец у меня добрый, ласковый, заботливый и, когда строгая мать начинает меня ругать, встает на мою защиту. Как же я обрадовался, когда от отца пришла телеграмма, что он приезжает такого-то числа «навсегда»! Я хорошо запомнил, что именно это слово было в телеграмме, и стал считать дни, а потом и часы до прибытия поезда Караганда – Москва на станцию Рязань-2.

Скорый поезд прибыл по расписанию, но дальше все пошло совсем не так, как рисовалась мне в воображении. Сразу после того, как мы стали жить одной семьей в Рязани, отец обнаружил у меня массу недостатков, обусловленных пробелами в воспитании. Папаша сделал вывод, что я становлюсь типичным маменькиным сынком, во мне отсутствует мужское начало и т. п. Одним словом, если еще не поздно, необходимо принимать экстренные меры по исправлению ситуации.

Для начала мне было запрещено употреблять слово «хочу» независимо от «контекста». Если в конце долгой прогулки я обращался с просьбой: «Хочу есть, может быть, зайдем в кафе», то следовал ответ: «Ничего, не сдохнешь! Придем домой и поедим».

Как-то соседскому мальчику, с которым я в детстве дружил, подарили игру, которую захотелось иметь и мне. Уговорить «папу Яшу» дойти до магазина мне удалось довольно легко. Узнав цену игры, он произвел в уме вычисления и произнес: «Почему я должен ни с того ни с сего дарить тебе стоимость одного часа своего рабочего дня?»

Когда я с обидой в голосе заметил, что отец, чтобы доставить радость десятилетнему сыну, мог бы однажды и пожертвовать стоимостью «одного часа своего рабочего дня», то в ответ он буквально разразился тирадой, из которой я узнал, что сам интерес к этой игре вызван моей умственной отсталостью. В завершении монолога папаша сказал, что ему было бы очень интересно заглянуть в мою черепную коробку, чтобы выяснить, что в ней содержится – мозги или дерьмо!

Отец часто отчитывал меня долго, нудно, многократно повторяя одни и те же нравоучительные фразы. Ругань часто завершалась восклицанием: «Ты у меня сегодня (в этот момент использовалось одно из определений «сволочь», «гад», «тупица» и т. п.) «год жизни отнял». «Отнимал» я то год, то полгода, то месяц, а однажды он оценил ущерб в две недели. Отчитывал меня отец так часто, что суммарно я «отнял» у него наверное, целое столетие.

«Чтоб добрым быть, я должен быть жесток», – реплику Шекспировского Гамлета на протяжении веков трактуют по-разному. И мне она вспоминается в связи с моим отцом. Слово «дурак» в его устах звучало почти что ласково, и в свой адрес я слышал его от родителя чаще, чем обращение по имени. Я, конечно, умом понимаю, что эти способы муштрования были продиктованы благими намерениями, которыми, как известно, вымощена дорога в ад. Но благими от этого они не перестают быть. Повзрослев, я припоминал папе эти эпизоды, он реагировал всегда одинаково: «Не может быть! Ты сочиняешь».

Однажды он заметил: «Неужели нельзя простить отцу десяток высказанных в адрес сына бестактностей – сына, за которого все годы болела душа?!» Простить отца нужно обязательно, даже если бестактностей было не десяток, а число десять, возведенное в определенную степень.

Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, что мои взаимоотношения с отцом состояли из непрерывных скандалов. Нет, конечно. Порой он одобрял мои поступки, хвалил. Высшая похвала звучала так: «Ты, сын, просто молодчик!» Все же «молодчиком» я становился куда как реже, чем «куском дурака»…

Понимаю, такие меры воспитания были вызваны двумя причинами. Во-первых, пройдя тяжелейшую школу жизни, он опасался, что его чересчур домашний сын, воспитанный в тепличных условиях, не выдержит при первом же столкновении с суровой действительностью. «Ты погибнешь!» – всегда восклицал он, если я, например, делал что-то, по его мнению, слишком медленно. Во-вторых, не имея возможности реализовать свои способности, а я уверен, что он был человеком большого таланта, отец надеялся увидеть реализацию их в своем единственном позднем ребенке.

Причем, каким образом я должен «реализовываться», он решал за меня. В детстве я увлекался театром, самое большое удовольствие в школьной художественной самодеятельности – это участие в постановках. Решил записаться в драматической кружок Дома пионеров.

«Что?!! Это еще зачем??! Возомнил себя артистом! А ты знаешь, сколько артистов сидят без работы?»

Поток бранных слов с целью как можно больнее уколоть, унизить с трудом удалось унять. На драмкружке была поставлена жирная точка. При этом он наверняка помнил, что в юности сам увлекался театром и собирался даже заниматься в драматической студии профессионально.

Скрепя сердце, с рядом оговорок («до первой тройки в школе», «чтобы не чаще двух раз в неделю» и т. п.) разрешил записаться в шахматный кружок, но занятия в нем были непрерывным «хождением по мукам». Любая неприятность дома или в школе, и я… пропускаю кружок, подвожу товарищей, на следующем занятии выслушиваю мораль от руководителя кружка… А ведь именно в разнообразной шахматной деятельности я смог в полной мере реализоваться.

Еще одна «проблема» – источник беспрестанных трений с отцом – это мой выбор приятелей. Мне кажется очевидным, что в детстве дружба основывается, прежде всего, на пространственной близости. В нашем доме жило шесть семей и ни одного ребенка, близкого мне по возрасту. Но к одним соседям постоянно наведывался Вова Лебедев, который был на полтора года моложе меня, к другим – его ровесник Вова Зотов. Двумя Вовами вынужденно и ограничивался мой круг общения в предшкольном и младшем школьном возрасте.

Буквально всякий раз, когда я