Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума
После прибытия в Маньчжурию в конце 1931 года несчастный Пу И, заточенный то в бывших семейных владениях Ёсико в Люйшуне, то в японских пристанционных гостиницах, страшно маялся от скуки: здесь не устраивалось ни балов, как в иностранных концессиях в Тяньцзине, ни коктейлей у теннисных кортов. Ваньжун, чьи «крошечные ручки», по словам двух британских воздыхателей, были «хрупкими, как ракушки»[70], все больше пропадала в опиумном дурмане, который ей поставляли японские кураторы.
Поэтому, когда в марте 1932 года Пу И и его свите сказали перебираться в новую столицу республики, он воодушевился. Этот унылый город раньше носил – и сейчас носит – название Чанчунь, а переименовывали его в Синьцзин, или по-японски Синкё, что буквально означало «новая столица». Ожидая повышения своего официального статуса, Пу И сел со свитой на «Азиатский экспресс», гордость Южно-Маньчжурской железнодорожной компании; на вокзале в Синкё их встретила колонна черных бронированных лимузинов, которые промчали их по пустым бульварам новенького центра города, где до сих пор стоял запах краски и штукатурки.
Существование Пу И вновь омрачила скука; он не мог пройтись дальше пустого бассейна на территории резиденции, чтобы японская охрана не приказала ему вернуться в штаб-квартиру. Целых два года ему пришлось ждать повышения с титула верховного правителя до императора. Британцы – восторженные ценители рук Элизабет – писали об этом славном событии с характерным пафосом: «Японцы спланировали коронацию Пу И императором Маньчжоу-го с тонким пониманием китайского характера. Церемония, состоявшаяся 1 марта, была проведена с соблюдением всех древних традиций»[71].
Скажем, и да, и нет. Пу И все еще рассчитывал вернуться к былой роскоши великого императора Цин. Он представлял, как сидит на троне в желтом шелковом императорском одеянии с изысканной вышивкой в виде драконов с пятью когтями. Это оправдало бы его сотрудничество с японцами. Но Сэйсиро Итагаки, на тот момент заместитель командующего Квантунской армией, сообщил ему, что это будет неуместно. Пу И надлежало надеть форму главнокомандующего вооруженными силами Маньчжоу-го. На фотографиях с коронации несчастный Пу И в темных очках одет как игрушечный солдатик XIX века – в синюю двубортную шинель до колен с гирляндой крупных серебряных и золотых медалей, узкие плечи ссутулились под гнетом увесистых позолоченных эполет, на маленькой голове высится шлем, с которого на затылок ниспадает бледный плюмаж. Вокруг стоят его придворные и министры в китайской форме, японские чиновники в шелковых цилиндрах бок о бок с облаченными в грязно-серую форму офицерами Квантунской армии. Пу И провезли по главной улице Синкё в кабриолете мимо ликующих школьников, которые размахивали флагами Японии и Маньчжоу-го; на фоне здоровенного японского «посла» генерала Такаси Хисикари его миниатюрная фигура выглядела совсем крошечной.
В одном японцы пошли Пу И навстречу. Рано утром перед официальной церемонией ему позволили надеть его облачение с драконом, чтобы он почтил предков ритуальным жертвоприношением во временном храме Неба, который соорудили специально по случаю. Пока император молился на коленях, обратив лицо к солнцу, священник перерезал белому теленку горло под рев японских военных самолетов в небе.
В коронации Пу И было что-то от популярной комической оперы «Микадо» Гилберта и Салливана: хлипкие декорации храма Неба, руританская форма, солдаты Маньчжоу-го верхом на крошечных осликах, ритуалы, совершаемые в окружении ухмыляющихся японских офицеров. После завершения церемонии император вернулся в свой «дворец», где горнисты возвестили прибытие принца Титибу, брата японского императора, за которым последовали генерал Хисикари и полковник Итагаки, оба в парадных мундирах и шлемах с плюмажем. Ваньжун на церемонии не появилась. Ее печальный облик до сих пор можно увидеть в старом соляном дворце, ныне Музее марионеточной империи, где ее восковая фигура изображена с атрибутами для курения опиума.
Одной из странностей всего этого квази-традиционного театра было его расположение. На периферии Синкё до сих пор оставались грязные китайские кварталы, зато новый центр, по задумке японских градостроителей и инженеров, служил образцом современности, как хваленый «Азиатский экспресс». Технократы Маньчжоу-го были одержимы общественной гигиеной. Синкё стал первым в Азии городом, где в новых жилых домах и офисных зданиях появились туалеты со сливом – неслыханная инновация в большинстве городов Японии, не говоря уже о Китае. Хотя японцы настаивали, что Маньчжоу-го – не колония, а независимое государство, они все равно стремились таким образом показать западным державам, что японская империя нисколько им не уступает. Современность в Азии до сих пор подразумевала вестернизацию, даже в умышленно «азиатской» колонии. Синкё выглядел более европейским городом, чем значительная часть Токио. За образец взяли Париж Османа с его просторными бульварами, геометрической планировкой улиц и пышной муниципальной архитектурой. Многочисленные парки, аллеи, пруды, кустарниковые сады и прекрасно укомплектованный зоопарк были созданы по образцу британского «города-сада» Эбенизера Говарда. Как и стандартные двухэтажные дома с красными крышами, выглядевшие так, словно их перенесли сюда из пригорода Манчестера или Балтимора.
Поскольку местные подданные императора Маньчжоу-го были весьма ограничены в правах, это было идеальное место для японских инженеров, архитекторов, промышленников, предпринимателей, урбанистов, кинематографистов, социологов, даже социалистов, мечтавших о некапиталистическом, многорасовом равенстве. Здесь они могли проводить эксперименты, которые в Японии были бы невозможны из-за законов, правил и общественного мнения. Маньчжоу-го привлекало не только авантюристов вроде приемного отца Ёсико Нанивы Кавасимы, рассчитывавших воплотить там свои фантазии. Сюда как магнитом тянуло сотни тысяч японцев, желавших испытать вкус жизни за пределами своего тесного архипелага, в стране восхитительно экзотической, но при этом находившейся под надежным контролем Японии.
Чтобы прикрыть грубую силу высокими идеалами, не хватало еще одного театрального штриха, «бидана» о Маньчжоу-го. Японские СМИ обожали истории о бесстрашных первопроходцах, самоотверженных воинах и патриотичных сорвиголовах, строивших Новую Азию для азиатов, освобожденных от ига продажных расистов из западных империй. Это одинаково привлекало как интеллектуалов-марксистов в Японии, так и праворадикалов Квантунской армии. Ради этого японские газеты состязались друг с другом, публикуя прекрасные истории о славных подвигах на диком азиатском континенте. И тут на сцене вновь появляется Ёсико в одном из своих самых экстравагантных образов. Она придала японской колониальной авантюре аристократического китайского шика, выступая по большей части вымышленной героиней серии прекрасных сказок
