Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
Двадцать два французских солдата погибли от этого поступка, как рассказал мне тот поручик, который чудом уцелел.
Таков был народ, посреди которого находилась я тогда. Слушая этот рассказ накануне моего отъезда из Бургоса, я содрогалась при мысли о такой страшной войне, объявленной одним народом другому. В первый раз со времени приезда моего в Испанию я затрепетала. Мне сделалось страшно. Причем я боялась не только за себя. Вскоре я опять готовилась стать матерью, и, Боже мой, среди каких опасностей должно было родиться мое дитя!
В жизни Наполеона есть эпохи столь удивительные несчастным предопределением, что трудно не верить какому-то странному влиянию звезд на судьбу человека. Надобно согласиться, например, что этот гений, конечно, хорошо понимал свою будущность и мог судить о ней; но в то же время сколько раз в годы, предшествовавшие несчастью нашему, он непременно хотел идти путем, далеким от всего, что могло спасти его, и усеянным трудностями, которые должны были привести его к гибели! Я не говорю уже о войне на Пиренейском полуострове: несчастное доказательство дурного влияния ее видели все. Но было и другое доказательство, которого император не мог отвергнуть, потому что его понимали все наперед: это брак его с чужеземной принцессой.
Громко говорили во Франции о последствиях этого события, но воли императора не могло остановить ничто. Первое известие о союзе его получила я в Бургосе. В письме одного из моих друзей, который должен был знать все пружины, двигавшие в этом случае волю императора, мне представляли новый брак его как самое счастливое событие. В другом письме, исполненном предположений, говорили о том зле, какое мог произвести союз Наполеона с австрийской принцессой, потому что Наполеон, правда, был император французов, но он был также и генерал Бонапарт, победитель австрийских армий в более чем двадцати битвах: он заставил императорскую фамилию два раза удаляться из своей резиденции.
Наполеон не видел ничего. Он хотел утвердить свой союз с Севером, уже обеспеченный со стороны России, и спокойно продолжать пагубные действия на полуострове. Раз ступив на этот ложный путь, он, как можно было предвидеть, на всяком шагу приготовлял себе опасность рядом со славою.
Когда Мюрат находился в Мадриде, ему понадобилось послать депеши Жюно. Депеши были важны, а на всех дорогах к Лиссабону рыскали гверильясы, и везде были войска, составлявшие тогда армию Кастаньоса. Мюрат говорил о своем затруднении барону Строганову, посланнику российского двора в Испании, оставшемуся в Мадриде. Напомню, что Россия тогда была другом, а не только союзницей Франции. Барон Строганов отвечал великому герцогу Бергскому, что исполнить его желание очень легко.
— Адмирал Сенявин в лиссабонском порту, — сказал посланник. — Дайте мне самого смышленого из ваших польских уланов; я одену его в русский мундир, дам ему письма к адмиралу, вы передадите ему ваши депеши словесно, и после этого пусть берут его хоть двадцать раз на переезде в Лиссабоне! Инсургенты особенно желают добиться от нас нейтралитета и, конечно, не вздумают дать повода к разрыву.
Мюрат пришел в восторг от этого изобретения, в самом деле замысловатого. Он потребовал от командира поляков, кажется Красинского, чтобы тот дал ему молодого человека, смышленого и храброго. Это было обычное дело между польскими уланами, но тут потребовалось нечто больше обыкновенного. Так Мюрату привели молодого человека из польского корпуса, по имени Лещинский, ему было только восемнадцать лет.
Великий герцог Бергский пришел в волнение при виде человека столь молодого, который пускался на верную опасность, потому что, если бы его узнали, он мог сам предсказать свой жребий: смерть. Мюрат сам любил бросаться на смерть, не бледнея, но он не мог не заметить молодому Лещинскому, на какую опасность идет он. Молодой поляк усмехнулся.
— Прошу ваше императорское высочество отдать мне приказание, — отвечал он почтительно, — и я представлю верный отчет в том поручении, которым вы удостоите меня. Я благодарю ваше высочество за избрание меня из среды товарищей, потому что все они желали бы такой благосклонности.
Великий герцог дал ему наставление, барон Строганов вручил молодому поляку свои депеши к адмиралу Сенявину, и курьер отправился в Португалию.
Я уже сказала, что дорога туда была занята испанскими войсками. Два первых дня пути прошли довольно мирно; но на третий день, около полудня, испанские солдаты окружили Лещинского, сбили с лошади, обезоружили и привели к генералу, начальствовавшему собранными тут войсками: к счастью для нашего молодого человека, это был сам Кастаньос.
Однако к кому бы ни вели Лещинского на допрос, он понимал, что гибель неизбежна, если его признают французом. Поэтому он решил не произносить ни одного французского слова и говорить только по-русски или по-немецки, так как он хорошо знал и немецкий язык. Злобные, бешеные восклицания, с какими влекли его к Кастаньосу, наперед показывали ему жребий его. Кроме того, ужасное убийство генерала Рене, тоже ехавшего к Жюно и погибшего в страшных мучениях, случилось лишь за несколько недель перед тем.
— Кто вы? — спросил Кастаньос по-французски у молодого поляка.
Лещинский поглядел на него вопросительно и отвечал по-немецки:
— Я не понял.
Кастаньос понимал немецкий язык и говорил на нем. Но, вероятно, он не хотел далее играть роль в этом деле и позвал одного из офицеров своего штаба продолжать следствие. Молодой поляк отвечал то по-русски, то по-немецки, но ни разу не позволил себе произнести ни одного французского слова. Он мог, однако, прийти в смущение, потому что в комнате, довольно небольшой, его окружала толпа, жаждущая его крови: она со зверским нетерпением ждала, чтобы его признали виновным, то есть французом, чтобы сразу растерзать несчастного. Но озлобление увеличилось еще больше, когда один из адъютантов Кастаньоса ввел в комнату, где проводился допрос, крестьянина в темном камзоле, в высокой шляпе с красным пером. Офицер растолкал толпу и сказал крестьянину, поставив его перед молодым поляком:
— Вглядись хорошенько в этого человека и скажи, правда ли, что он немец или русский…
Крестьянин несколько мгновений внимательно глядел на поляка, и тут глаза его засверкали и загорелись ненавистью.
— Это француз! Француз! — закричал он и рассказал, что за несколько недель перед тем возил в Мадрид солому, потому
