Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно
После обеда госпожа Ней сказала нам, что до сих пор тщетно старалась уговорить своего мужа одеться хоть раз в придворное платье; но теперь, в надежде, что он согласится на это в такой веселый день, она велела привезти для маршала модный камзол с манишкой и манжетами из английских кружев. Сложность заключалась не в том, чтобы велеть горничной привезти из Парижа в Версаль модный камзол, а в том, чтобы заставить самого маршала привезти его на себе из Версаля в Трианон, и мы вскоре увидели, что это дело совсем не легкое.
— Друг мой! — сказала маршальша своим нежным голосом и подошла к нему, боясь решительного отпора. — Ты знаешь, что времени терять нельзя и мы почти готовы. Не надобно ли поправить чего-нибудь в твоем платье?
— Как поправить? — спросил маршал. — Да я вчера надевал его и обедал в нем у архиканцлера.
— Ах, милый друг, ты не о том говоришь. Ты знаешь, император хочет, чтобы вы все носили французские камзолы, и надобно…
— Как?! — вскричал маршал. — Так ты опять говоришь мне об этом маскараде? Я уже сказал, что не напялю на себя маскарадного костюма. Не хочу быть смешон, как многие, над которыми я сам смеюсь. Не говори мне больше об этом!
— Но, друг мой, это невозможно! Император…
— Ну и чего хочет император? Чтобы лионские мануфактуры и швейные заведения получали доходы, не правда ли? Хорошо, я куплю десять нарядных камзолов, если ему угодно, но чтобы он заставил меня носить их — это другое дело!
Госпожа Ней отчаялась убедить своего мужа словами и решилась лучше воздействовать на его зрение: она велела горничной принести знаменитый камзол. Но и эта попытка оказалась неудачной: когда маршал увидел шитый костюм, он вскрикнул, как будто ему показали костюм, взятый у Бабена[222]. Он призвал на суд всех нас. Камзол был, однако, недурен, изысканно вышит разными нитками, украшен букетами розовых бутонов и, кажется, даже васильками, которые, правду сказать, не шли Нею, как и светлый цвет самого камзола. Все это, однако, было хорошего вкуса; только мог ли маршал не предпочесть ему своего генеральского, шитого золотом мундира, который столько раз блистал в глазах неприятелей, под картечным огнем? Камзол казался ему и смешным и неудобным. Госпожа Ней тщетно говорила в пользу камзола — Ней оставался при своем. Наконец, выведенный из терпения нашими советами, он подбежал к горничной жены, схватил ее за руки и, прежде чем бедная успела опомниться, всунул их в рукава камзола, поставил ее, как манекен, и спросил у нас, можем ли мы, не шутя, советовать ему надеть на себя такое дурацкое платье? В эту самую минуту Жюно, уходивший одеваться, возвратился, одетый во французский камзол, чрезвычайно богатый, однако без роз и васильков. Маршал рассердился, когда увидел его.
— Как? — сказал он ему. — Ты соглашаешься носить это?! Эх, Жюно, Жюно!.. — И он сложил руки, как будто говорил о страшном проступке! Может быть, и справедливо.
Жюно, развеселившись, как и мы, от этой маленькой сцены, которая вполне показывала благородный, воинственный характер маршала Нея, объяснил ему, что с 1808 года он часто бывал при дворе во французском камзоле, но на Нея ничто не действовало. Он все-таки надел свой мундир, а прекрасный шитый камзол спрятал опять в коробку, к величайшему своему удовольствию и к большому сожалению жены.
Все эти дурачества заставляли нас смеяться до слез. В самом деле, радостно было видеть четырех молодых женщин, веселых, смешливых, увенчанных розами, окруженных счастьем и всем, что только может дать счастье. И что сделала жизнь с этими четырьмя женщинами! Как печально свершилась их судьба!.. А ведь времени прошло совсем немного…
Мы отправились в Трианон, обещая друг другу не расставаться там, и сдержали свое слово. В галерее мы встретились с графиней Дюшатель, и она тоже гуляла с нами по прекрасным аллеям Трианона, которые в тот вечер казались пленительнее, чем когда-либо, потому что в галерее было слишком жарко. Императрица ужасно медленно обходила зал, и это удерживало нас на местах; но едва прошла она, едва спросила меня: «Так ли жарко бывает в Испании?» — мы тотчас перешли из галереи в благоухающие аллеи прелестного парка. Там гуляли мы, обсуждая, какая разница между приятным умом императрицы Жозефины, которая умела всегда найти изящное слово, прямо относившееся к той, с кем говорила она, и этим вечным повторением одного и того же, этим всегда одинаковым мотивом.
На этом празднике в Трианоне видела я в первый раз всех мужчин в парадных французских камзолах. Боже мой! Что за странные фигуры были там! Нет, правда, никакая злая карикатура не сравнится с тем, что часто видим мы в реальности!
Глава LII. Король Римский
Я нашла, что император очень переменился внешне: у него было божественно-ясное лицо отца.
И как прелестен был этот ребенок, особенно когда в Тюильри его катали в колясочке, сделанной в виде раковины и запряженной двумя молодыми сернами, которых выдрессировал Франкони, а подарила королю Римскому его тетка, королева Неаполитанская! Он походил на амура, и как же он был хорош! Как счастлив был отец его, которому Фортуна улыбнулась при этом в последний раз, но улыбнулась столь сладостно.
Однажды я была у короля Римского; император был тут же и играл с ним, как обыкновенно с теми, кого любил, то есть не играл, а мучил. Он только сошел с лошади и держал в руке хлыстик, который ребенку хотелось схватить. Когда наконец ручонка его ухватилась за хлыст, он начал смеяться и целовать своего отца, сколько тому хотелось. Императора забавляла эта игра, и из глаз его готовы были пролиться слезы; видно было, как он счастлив.
— Не правда ли, госпожа Жюно, мой сын красив? — сказал он мне. — Согласитесь, что он красавец…
Я могла подтвердить это без всякой лести: ребенок был прекрасен как
