Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - фон Штернбург Вильгельм
Солдаты Ремарка покидают теплые казармы цивилизации лишенными человеческого достоинства, готовыми убивать, чтобы выжить самим. Их превращают в машины с обличьем простых городских и деревенских парней. «Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты не в людей, — какое нам сейчас дело, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках? В их облике за нами гонится сама смерть, впервые за три дня мы можем взглянуть ей в лицо, впервые за три дня мы можем от нее защищаться, нами владеет бешеная ярость, мы уже не бессильные жертвы, ожидающие своей судьбы, лежа на эшафоте; теперь мы можем разрушать и убивать, чтобы спастись самим, чтобы спастись и отомстить за себя... В эти минуты мы действуем как автоматы, — иначе мы остались бы лежать в окопе, обессиленные, безвольные».
Поскольку Ремарк изображает войну такой, какой она видится «маленькому» человеку и ее жертвам, а не политическим деятелям, и поскольку он не пишет историю своего времени, а пишет историю людей, то роль Первой мировой войны в сюжете романа оказывается вторичной. (По крайней мере, с нашей, сегодняшней точки зрения.) Ведь Пауль Боймер и его товарищи умирали в Сталинграде и Корее, во Вьетнаме и Боснии. Именно это обстоятельство поднимает роман над временными рамками и объясняет, почему интерес к нему — в отличие от многих других книг о войне — нисколько не угас до сих пор. Эрнст Юнгер славит войну[35] как «отца всех вещей» («В стальных грозах»), как судьбоносное испытание для «героического» человека. Шовинисты и националисты превозносят ее в своих романах как борьбу культур за выживание и как высшую ступень в осознании чувства долга перед Отечеством. Изображая ужасы войны, они в то же время отрицают их — с пафосом, в котором тонет вопрос о войне как о преступном деянии. Ремарк не оставляет места прославлению бойни, боли и смерти. Он обвиняет и описывает войну такой, какой она была и остается, — циничным презрением к жизни.
Это не повесть с плавным развитием действия, устремленного к определенной цели, а роман-эпизод, сложившийся из эпизодов. В главке за главкой Ремарк рассказывает о том, что его герои переживают на фронте, в тылу, на родине, в лазарете. И, казалось бы, без видимой связи возникает пронзительная картина войны и ее воздействия на вброшенных в нее людей. Драматические моменты — атаки, рукопашные схватки, огневые налеты, смерть на перевязочных пунктах и в лазарете, Пауль Боймер с умирающим французом Дювалем в воронке от снаряда — сменяются идиллическими сценками. Медленное, с наслаждением, поедание жаркого из гуся, добытого под злобное рычание собаки, «философские» разговоры в солдатской уборной на цветущем лугу с порхающими капустницами, ночной визит к французским девушкам, отпуск в родном городе, который кажется каким-то чужим, хотя дома все напоминает о детстве и юности — пианино красного дерева, картофельные котлеты с брусничным вареньем... У действующих лиц мало индивидуальных черт, они скорее типические: «Мюллер Пятый, который до сих пор таскает с собой учебники и мечтает сдать льготные экзамены»; «Леер, который носит окладистую бороду и питает слабость к девицам из публичных домов для офицеров»; «Станислав Катчинский, душа нашего отделения, человек с характером, умница и хитрюга, — ему сорок лет, у него землистое лицо, голубые глаза, покатые плечи и необыкновенный нюх насчет того, когда начнется обстрел, где можно разжиться съестным и как лучше всего укрыться от начальства»; «в противоположность Кату, Кропп — философ. Он предлагает, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и с входными билетами, как во время боя быков»; «Детеринг, крестьянин, который думает только о своем хозяйстве и о своей жене»; «Тьяден, тщедушный юноша одних лет с нами, самый прожорливый солдат в роте». Боевые действия описываются так, как это вообще характерно для военной литературы.
Два мира в виде пролетариев и гимназистов, группа из восьми мужчин и горстка людей малого калибра — таков скромный набор действующих лиц. Со школьной скамьи пришли на войну Боймер, Альберт Кропп, Мюллер Пятый и Леер («Всем четверым по девятнадцать лет, все четверо ушли на фронт из одного класса»), из рабочей среды происходят Хайе Вестхус, Детеринг, Тьяден и Станислав Катчинский. («Люди постарше крепко связаны с прошлым, у них есть почва под ногами, есть жены, дети, профессии и интересы; эти узы уже настолько прочны, что война не может их разорвать».) Офицеры появляются лишь изредка, кайзер — только один раз. О войне рассказывается «снизу», и в этом, быть может, главное отличие книги Ремарка — так же, как и романа Анри Барбюса «Огонь» — от ее предшественниц.
Она хочет показать, как была разрушена жизнь целого поколения, хочет поведать о том, как сотни тысяч молодых людей были обмануты в своих мечтах и надеждах, как они подверглись насилию и были убиты. Ремарк бросает вызов отцам, предавшим своих сыновей. У героев его книги нет будущего, есть только воспоминания об идиллическом прошлом и борьба за выживание в настоящем. «Нам было восемнадцать лет, и мы еще только начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну».
Роман достигает своей гуманной цели и потому, что Ремарк не создает образов врага. Страдания и смерть не знают национальных границ. «Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов, — думает Пауль Боймер при виде русских военнопленных, — другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой высшей карой». И двумя строками ниже еще одно суждение при взгляде на русских военнопленных: «Каждый унтер по отношению к своим новобранцам, каждый классный наставник по отношению к своим ученикам является гораздо более худшим врагом, чем они по отношению к нам». Лежа в воронке рядом с умирающим в муках французом, которого он, спасая свою жизнь, ранил ударом кинжала в рукопашной, без вины виноватый убийца Боймер угнетен слишком поздним прозрением: «Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!..»
Еще недавно они жили под отцовской крышей и радостно смотрели в будущее, но уже через пару месяцев они ощущают свою ненужность: «Мы беглецы. Мы бежим от самих себя». Веря в скорое перемирие в конце романа, Пауль Боймер предчувствует судьбу своего поколения: «Мы вернемся домой усталыми, в разладе с самими собой, опустошенными, лишенными корней, не питающими никаких надежд. Мы не сможем прижиться». Но не ярость разрушения вещного мира движет героями романа. В поле зрения автора прежде всего те процессы, что происходят в умах и душах молодых людей, в их внутреннем мире. Назвав Пауля Боймера и его товарищей «железной молодежью», классный наставник Канторек направляет их — с одобрения или молчаливого согласия родителей! — в пекло траншейных боев. «Да вот так рассуждают они, они, эти сто тысяч Кантореков! Железная молодежь! Молодежь! Ни один из нас не старше двадцати. Но разве мы молоды? Разве мы молодежь? Ею мы были давно. Сейчас мы старики». Сегодня мы бродили бы по родным местам как заезжие туристы. Над нами тяготеет проклятие — культ фактов. Мы различаем вещи, как торгаши, и понимаем необходимость, как мясники. Мы перестали быть беспечными, мы стали ужасающе равнодушными».
Нет, это не «железная молодежь», это — «потерянное поколение», подлым обманом лишенное жизни или, по крайней мере, невинной юности, ставшее жертвой циничного мира. В короткие минуты затишья Боймер и его товарищи задаются вопросом: что бы они стали делать, если бы вдруг наступил мир? Но вразумительного ответа на него они не находят, ощутить себя в жизни за пределами войны они не могут. «Я молод, мне двадцать лет, — думает Пауль, глядя на изувеченных и искалеченных в лазарете. — Но я не видел в жизни ничего, кроме отчаяния, смертей, страхов и нелепого прозябания вкупе с безмерными муками». Вынужденные убивать, покоряясь чужой воле и не зная за собой вины, они просто не в состоянии представить себе даже самое скромное будущее: «Война сделала нас никчемными людьми». Человек отброшен в эпоху варварства. Пути в будущее нет, защититься и спастись он может только бегством — в дебри архаичной природы. Картины полной потерянности встают перед глазами читателя одна за другой. Земля, небо, лес — последние знаки тепла и чувственного бытия: «Зато из земли, из воздуха в нас вливаются силы, нужные для того, чтобы защищаться, — особенно из земли. Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она — его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, — десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы укрыть, порой навсегда».
