Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— Она мне всегда говорит: «Если не опасно переходить, то почему ты меня ни разу не взял с собой?» Конечно, есть опасность, а больше боюсь, что она красивая, а подлецов теперь много.

Так мы болтали, пока начало светать, и я заснул. Проснулся я в 9 утра. Софья Ефремовна еще спала. Оглядел наш приют. Небольшая поляна в лесу. Деревья высокие, густо листья. Березы, дуб около поляны, а дальше видны сосны. Вид у Софьи Ефремовны был очень усталый, платье совершенно оборвалось, башмаки Вейса[213] стоптались и стали негодны к дальнейшей носке. Айзика не было. Поодаль спал брат Айзика, виднелись еще две фигуры. Проснулась Софья Ефремовна, помог ей умыться — драгоценное большое ведро еще имело воду, а жажда меня уже не пугала. Пришел Айзик, принес печенье, яйца, хлеб, фрукты. Закусили, тихо разговаривали, дремали… День тянулся. Казалось, конца ему не будет. Переменил обувь Софье Ефремовне. Спасли мои ночные туфли. Порвал полотенце, сделал онучи, завернул в них ноги, и туфли хорошо пришлись, а сверху перевязал бечевочкой, которую принес Айзик. Ноги Софьи Ефремовны были сбиты, поранены, а в этой обуви и в мягком полотенце она чувствовала себя хорошо и прошлась твердою поступью. Готовились к ночному переходу, страха не было, физическое утомление и наболевшая душа устранили страх. Мы впали в покорное равнодушие, а может быть, уверенность в удачном переходе инстинктивно чувствовалась и давала покой. Айзик наведывался, приносил что-нибудь съедобное, но мы мало ели, очень хотелось чаю, но сего продукта в селении давно не было. Так прошел день. Стало вечереть, но до ухода еще оставалось часа четыре, которые казались вечностью. Наступила ночь. Пришел Айзик, сообщил, что Владек уже здесь и надо быть готовыми. Пойдем гуськом. Впереди Владек, за ним женщины, потом брат Айзика, Софья Ефремовна, я и последний Айзик. Стараться ходить тихо, не разговаривать, не будем курить. Выйдем в десять. Через два часа у границы. Надо будет переплыть на лодке речку у самой границы. Один берег советский, противоположный — польский. Слушал равнодушно несложные сообщения и порядок перехода. Наступил час ухода.

— Идем, — скомандовал Айзик.

В лесу было темно. Луна на ущерб часто скрывалась за тучами. Рассмотреть лицо Владека не мог, но хорошо видел его могучую фигуру впереди всех. Шли хорошим шагом. Лес сухой, земля устлана опавшими листьями, хвоей, ходить легко. Тишина. Изредка мне ясно казались возвышающиеся постройки, но это был тот же лес, при слабом лунном освещении дававший фантастические виды. В одном месте мы очутились в густо заросшем месте, и вдруг раздался грубый голос:

— Кто идет?

Замерли, стали. Айзик шепнул:

— Не бойтесь, — и побежал на голос.

Через несколько минут мы опять пошли. Спросить, в чем дело, нельзя было вследствие запрещения разговаривать. Судя по утомлению, мы шли долго. Во время перехода через большую поляну Владек лег на землю и несколько минут прислушивался. Передохнули и опять пошли. Стала приуставать Софья Ефремовна, и Айзик взял ее под руку. Кто-то скомандовал: «Тише». Не разобрал, Владек или Айзик, и мы стали спускаться с пригорка, почувствовалась сырость воды, мы подходили к берегу речки. Айзик сказал:

— Можете сесть, но будьте очень тихи. Видите? — указал на дальний огонек на высоте. — Это дом польской пограничной стражи, а русский домик отсюда не виден.

Мои глаза привыкли к свету, и я стал различать хорошо воду. Сидели мы близко на берегу в густых зарослях леса. Я видел, как Владек разделся, вложил платье в сумку, привязанную к спине, на голову натянул парусиновый картуз, тихо спустился в воду и поплыл. Видна была некоторое время голова, плыл без взмахов рук, а работал под водой.

Как долго мы сидели, сказать трудно, но казалось, очень долго. Мысли вяло бродили в мозгу. Вспоминал пройденную жизнь. Сколько сил, энергии, движения, действий было затрачено в течение 45 лет, чтобы докатиться до этого рискованного положения. А что, если схватят? И в тот момент это не пугало. Ну, схватят, прекратится мука… Думал о предстоящей жизни. Что будет с детьми, где Юра? Ползли путаные мысли… Устал я сильно. Проделать в 64 года это дикое действо со времени прихода большевиков до сидения на берегу границы, не иметь покоя в течение трех лет тяжко — и страшное утомление чувствовал в минуты безделья, когда не было нервного подъема…

Подошел Айзик босиком и тихо сказал нам пойти за ним. Вышли из зарослей и очутились на берегу вне леса. Было светло. Я очень дальнозорок и хорошо рассмотрел стоящую узкую длинную лодку и в лодке фигуру. Айзик почти бежал. Софья Ефремовна и я за ним едва поспевали. Я не оглядывался, пока не сели в лодку, в которой была вода. Мы сели на очень низенькую скамью, едва поместившись. Длинным шестом отталкиваясь без весел, очень скоро поплыли. Оба берега были ясно видны и, точно звезда, — дальний огонек в доме пограничной стражи. Ударились в песчаный берег, выскочил Айзик, за ним мы.

— Бежать сколько мочи, — услышал я.

И мы, поддерживая Софью Ефремовну, побежали в гору. Дыхание останавливалось, я изнемогал, Софью Ефремовну Айзик тащил. Никто за нами не гнался, намека не было на какую-либо опасность, но мы неслись… Поднялись на гору, и Айзик объявил:

— Теперь нас не тронут, мы в Польше.

— Нельзя присесть? — просил я.

— Нет, пойдемте. Сейчас [будет] дом [польской пограничной стражи], можем встретить польский разъезд, и будут большие неприятности.

Пошли. Я едва передвигался, сердце учащенно билось, и я не мог почувствовать радость бытия вдали от большевиков. Вошли в селение, остановились около большой хаты, Айзик постучался, открыли, и веселый голос на польском приветствовал Айзика. Вошли, зажгли свечи, Айзик стал шутить, кричал:

— Давай чай, водки!

Мы уселись, привели себя немного в порядок. Дали нам умыться, скоро закипел самовар, подали хороший хлеб, масло, холодную курицу, и мы с большим удовольствием пили чай и закусывали. Подошли остальные беглецы с Владеком, который поздравил нас со счастливым переходом.

Я вышел во двор подышать свежим воздухом, наводил себя на радостные мысли, но ничего радостного не получилось. Засела одна неотвязная мысль — когда возвратимся домой? Мы легли спать в сарай на свежем сене. Я был счастлив видеть Софью Ефремовну спокойной, но сильно похудевшей. Она быстро заснула… Мне было душно, ныли ноги, ворочался, не мог улечься, недолгое время был в забытьи, а потом вышел из сарая. Чудесный рассвет, прохладно. Мой внешний вид был отчаянный: обувь истоптанная, грязная, платье, белье грязное, затасканное, чемоданов нет, переменить ничего нельзя и